Механика небесной и земной любви - Айрис Мердок

– Это профессор Эдгар Демарнэй – друг Монти Смолла и мой друг.

– Он ушел, потому что знал, кто я такая? Не хотел со мной встречаться?

– Просто ему пора было уходить.

На самом деле Эмили угадала правильно: знал и не хотел. Эдгар, явившийся сегодня после обеда, чуть не плакал от возмущения и от обиды за Харриет. Со своей стороны, Харриет, несмотря на внешнее спокойствие, была рада встретить сочувствие. Хоть Блейз и твердил без конца, как он благодарен, иногда ей все-таки казалось, что он слишком уж быстро принял ее великодушие как должное.

– У вас есть друзья-мужчины? – спросила Эмили.

– Да, конечно, у меня много друзей, и мужчины тоже.

– А у меня нет друзей, – сказала Эмили. – Один только Блейз, больше никого, и так всю мою сознательную жизнь. Я просто срослась с Блейзом.

– Я тоже…

– Да, но замужняя женщина все-таки чувствует себя гораздо свободнее. Я ведь даже ходить никуда не могла, Блейз жутко ревновал. Одно дело законное супружество, а когда люди живут просто так, опасности чудятся со всех сторон.

– Но ведь Блейз знал, что вы его не бросите?

– Как мило вы это сказали. Он знал, что я завязла по уши в дерьме, – да, это он знал. И потом, у меня же денег не было. Мне вон зубы надо лечить, он и то не раскошеливается.

– Насчет ваших зубов…

– Нет, – твердо сказала Эмили. – Всему есть предел. Я не о зубах сюда пришла говорить.

– Но у вас же, наверное, были друзья на работе? Вы ведь работали одно время в школе?

– Ну что вы, кто будет дружить с матерью-одиночкой! Все смотрели на меня как на пустое место, даже девицы на уроках издевались кто во что горазд. Особенно одна там была – такая сучка.

– Ах, зачем же они так…

– А Блейзу ни на что не пожалуешься. Только я открою рот, он тут же начинает злиться. У него, видите ли, и без меня забот хватает.

– Да, нелегко вам пришлось…

– На мою работу ему вообще было плевать. Он никогда не верил, что я способна делать какую-то работу. И был прав, как оказалось.

– Насчет меня он тоже не верил, что у меня что-то получится в живописи.

– Мужчины нас презирают. Женщина для них личная собственность, больше ничего. И Блейз такой же, сочувствия ни на грош. Даже когда месячные и смотреть ни на что не хочется, так паршиво себя чувствую, – он знать ничего не желает. И с вами так же?

– Н-ну…

– Блейз так доволен, что мы его простили, – смотреть противно. А мы его простили, да? Будь моя воля, я бы ему устроила! Эта его самодовольная усмешечка вмиг бы сползла.

– Вы были к нему очень добры, – сказала Харриет, – и ко мне тоже.

– Глупости.

– Нет-нет, я правда так считаю. Конечно, вам… вы…

– Падшая женщина?

– Да нет же! Я имела в виду, что вам пришлось много всего перенести и не было уверенности… Но хочется, чтобы теперь вы наконец могли выше поднять голову и…

– Спасибо, с головой у меня и так все в порядке. Когда я увижу вашего сына? На фотографии он просто звезда экрана.

– Надеюсь, что скоро…

Харриет вспомнилось лицо Дэвида, несчастное и неумолимое. Она даже не стала уговаривать его остаться сегодня дома, не стала объяснять, как для нее важно, чтобы он хотя бы поздоровался с Эмили, – сейчас это было бесполезно. Немыслимое, с точки зрения всех окружающих мужчин, «радушие» Харриет по отношению к Эмили объяснялось не одной только душевной добротой, как в случае с Люкой. Ей просто необходимо было сделать все возможное, чтобы осознать реальность Эмили. Верить в ее существование лишь наполовину было бы слишком мучительно – как жить наполовину в счастливом прошлом, которого не только уже нет, но, как выяснилось, никогда и не было. Харриет, с ее здоровым реализмом и здоровой душевной организацией, требовалось видеть и осознавать полную картину случившегося, ей требовалось как бы переварить Эмили всю целиком, узнать самое худшее – и убедиться в том, что она способна это худшее снести. Иметь при этом на своей стороне Дэвида было бы очень кстати. С другой стороны, Харриет очень хотелось, чтобы Эмили увидела Дэвида.

Эмили будто читала ее мысли.

– У вас здесь хорошо, – сказала она.

– Правда? Вам нравится?

– И такая славная подстриженная лужайка. Вы с Блейзом, наверное, никогда не ругаетесь?

– В общем-то, нет…

– Еще бы, с чего вам ругаться. Жила бы я в таком доме и был бы у меня такой нормальный умный ангелоподобный сын, я бы радовалась не переставая.

– У вас прекрасный мальчик.

– У меня никогда не было настоящего дома. Был сначала отчим-негодяй. Потом Блейз, который мало чем лучше. О господи.

– Мне очень жаль, поверьте…

– Сколько у вас тут собак. Куда вам столько? Когда я пришла, одна так на меня рычала.

На лужайке перед террасой расположилось обычное собачье собрание: языки вывешены, в ответ на внимание хозяйки несколько черных хвостов слабо шевельнулись.

– Они не кусаются. Люка так замечательно с ними играет. Он очень любит животных.

– Надо же, паршивец, что придумал: в школе у них выходной! Детей лупить надо за вранье, тогда, может, будет толк. Но Блейзу до этого дела нет.

– Но Люка такой…

– Какой есть. Безотцовщина есть безотцовщина.

– Так вы согласны перевести его в другую школу?

– Да, конечно. Поздновато, правда, поезд уже ушел. Теперь он уже никогда не выправится, не станет нормальным человеком, никогда ничему не научится. Годам к двенадцати у него наверняка проявится какая-нибудь умственная отсталость. Что поделаешь, ему ведь с детства приходилось нести непосильное бремя – он же знал, что Блейз мне не настоящий муж. Папочка все время куда-то исчезает, а когда появляется – еще хуже, вечные скандалы с истериками. У него, наверное, все душевные силы уходили на то, чтобы разобраться в этом безумии. Иногда я чувствую, что он всех нас ненавидит – меня, Блейза, всех. Да, у моего сына было кошмарное детство. Как и у меня. Вероятно, такие вещи передаются по наследству.

– Ну зачем вы так. По-моему, он очень умный ребенок – тонкий, восприимчивый…

– Он просто вам подыгрывает. Он у нас вообще мастер притворяться. К шести годам детская душа уже сформировалась, и потом ничего не переделаешь. Вам следовало бы знать такие вещи – как-никак муж психоаналитик. Кстати, Блейз что, решил забросить свою трюкотерапию и податься в медицину? Я правильно поняла?

– Да. – По настоянию Харриет Блейз наконец открыл Эмили свои планы. До сих пор, по его словам, он не собирался ей ничего говорить, но теперь признал, что сказать, конечно, надо. И хорошо, пусть Эмили узнает: теперь Эмили должна знать все. – Раньше он не хотел вам говорить, потому что… ну, вы понимаете, с этим связаны финансовые вопросы, и…