Механика небесной и земной любви - Айрис Мердок

То унизительное чувство вины, которое она испытывала при первой встрече с Харриет, то ли прошло само, то ли Харриет каким-то загадочным образом помогла Эмили от него избавиться. Выходит, что Харриет творит так называемое «добро»? – снова и снова спрашивала себя Эмили. И от того, что она делает, всем только лучше? И именно благодаря ей оказались невозможны все эти сцены, рыдания, взаимные оскорбления – весь страшный набор унижений, к которому, казалось, неотвратимо вело соперничество двух женщин? А сама она, Эмили, – что за непонятные перемены происходят у нее внутри? Теряет ли она навсегда что-то важное и бесценное для себя, или все как шло, так и будет идти, разве что чуть лучше для Люки? Однако на Блейзово, как она говорила, «вранье», на его безмерное и бессовестное облегчение, на тайное закостенелое двуличие она смотрела со снисходительностью истинной любви. Вообще их с Блейзом любовь как будто возродилась и стала теперь какой-то совсем другой – невинной. Может быть, как раз в этой невинности и заключается самое главное, думала Эмили. Конечно, Блейз наплел ей немало глупостей про Харриет, как и Харриет про нее – Эмили нисколько в этом не сомневалась. Но даже сейчас она не могла поверить в то, что он спит со своей женой; конечно, Харриет оказалась не уродиной и не старухой, какой он ее изображал, но слишком «не в его вкусе». Вряд ли ее пышные благовоспитанные формы могут подействовать на Блейза возбуждающе. В то же время Эмили свято верила (и держалась за эту свою веру с чисто крестьянским упорством), что ее собственные интимные отношения с возлюбленным прочны и уникальны, как никакие другие.

Отказаться от этой веры Эмили не могла хотя бы потому, что, кроме этой веры, в ее жизни мало что осталось. И она умудрялась держаться за нее даже тогда, когда Блейз охладел, и когда у них начались скандалы, и когда они перестали «делать все». Раньше ей казалось, что они с Блейзом были созданы друг для друга в момент сотворения мира. То, как «идеально» они подходили друг другу, виделось ей чудом, а сама их любовь – образцом истинной любви. Это ощущение чуда, оказывается, никуда не ушло, а лишь притупилось на время, и теперь, когда, возрожденное, оно, в самом эпицентре стихийного бедствия, изливало на Эмили свой свет, она имела возможность в этом убедиться. Они с Блейзом обязаны быть вместе, как два зверя одной породы в Ноевом ковчеге, потому что, кроме них двоих, таких зверей на земле больше нет. И что бы там ни было – Худ-хаус, Харриет с Дэвидом, долгие дни и ночи, которые ей уже пришлось и еще придется провести в одиночестве, – Блейз принадлежал ей одной; только ей, никому другому.

– А хочешь, он будет жить у тебя? – спросила Харриет.

Они с Люкой находились сейчас у нее в будуаре. Харриет сидела, Люка стоял в трех шагах от нее. В руках он держал слона красного дерева: подняв его к лицу, прижимался лбом к гладкому, полированному слоновьему лбу и одновременно смотрел на Харриет.

В ответ он несколько раз энергично кивнул и улыбнулся Харриет из-за слоновьих ушей удивительно застенчивой и обворожительной улыбкой (вот так же, мелькнуло у Харриет, он будет улыбаться и в пятнадцать лет, и в двадцать), после чего обеими руками крепко прижал слона к своей грязной футболке.

– Ну, значит, он твой, – сказала Харриет, изо всех сил сдерживая слезы нежности и какого-то нестерпимого смятения, готовые вот-вот хлынуть из глаз. – Как-нибудь назовешь его?

– Да.

– И как же?

– Регги.

– Хорошее имя.

– Так звали одного мальчика в школе. Он был хороший.

– А разве не все мальчики хорошие?

– Нет. Есть плохие. Они меня били. И я их тоже.

– Школа, в которую ты скоро будешь ходить, гораздо лучше твоей старой. Ты этому рад?

– Ты когда-нибудь видела, как слон поднимается по ступенькам?

– Нет, кажется, нет. А ты?

– Я видел. В зоопарке. У него такие смешные ноги – как доски в мешке. Слоны добрые. Они никогда не наступят на человека. Нарочно стараются не наступить.

– В Индии слоны помогают людям работать. Они носят большие бревна.

– Они брызгаются из хобота водой. Если рассердятся на человека, могут его обрызгать. В Индии есть змеи, такие большие.

– Я знаю. Я родилась в Индии. Мой папа был военный. Он учил индийцев стрелять из пушек.

– У тебя была своя змея?

– Нет. Мы уехали оттуда, когда я была совсем маленькая.

– Когда змея слышит музыку, она танцует. Я видел по телевизору. Человек дудел, а змея качала головой туда-сюда, вот так. Она была в корзинке. Я хочу змею. Она будет жить у меня в кармане. Я научу ее танцевать. У нас есть два кота, но я хочу еще змею.

– Придется спросить у мамы, – сказала Харриет.

Все так же прижимая слона к себе и поглаживая его маленькой твердой ладошкой, Люка пристально, словно с изумлением, смотрел на Харриет. Его темно-карие, очень круглые глаза чуть отливали синевой. Волосы – прямые, но ужасно спутанные и взъерошенные – топорщились во все стороны. Не двигаясь с места, Харриет загадала: пусть он подойдет и дотронется до меня. Тут же он опустил глаза и с той же застенчивой улыбкой – медленно, почти нехотя – сделал несколько шагов и оперся одной рукой о ее колено. В каждом его движении чувствовалась робость юного любовника и одновременно спокойная уверенность любимого ребенка. Харриет едва сдержалась, чтобы сейчас же, немедленно не сжать его в объятиях. Она тоже знала эту игру и умела в нее играть. Осторожно, лаская, почти не дыша, она начала распутывать пальцами спутанные мягкие прохладные пряди. От него пахло мальчишеским потом и еще чем-то влажным и прохладным – то ли землей, то ли водой.

– Я даже могу ходить со своей змеей в школу, никто не заметит.

– А сегодня почему ты не в школе?

– Сегодня у нас выходной.

– Правда? – сказала Харриет. Насчет выходного как-то не очень верилось.

– А в новой школе мне будут рассказывать о Боге?

– Надеюсь.

– Что такое Бог? – спросил Люка, глядя прямо на Харриет, не убирая руки с ее колена.

Теперь он гладил спину слона подбородком.

– Бог – это дух добра, – сказала Харриет. – Это дух любви, которая внутри нас. Он живет в наших сердцах.

– И в моем тоже?

– Да, и в твоем. Когда мы любим кого-то или хотим сделать кому-то добро…

– Я не хочу, – твердо сказал Люка. – А когда мы любим животных – это тоже Бог?

– Да, и это Бог.

– Я люблю своих котиков. И твоих собак люблю. И всех животных – даже хищных и нехороших. Я видел летучую мышь у вас в гараже. Она висела вниз головой, я сначала подумал, что это тряпка. А потом увидел ее мордочку, она в таких смешных морщинках, и зубки такие острые. Летучая мышь может укусить. Она не приручается.

– И ты, конечно, любишь своего папу, и маму тоже, – сказала Харриет.

– А с Богом можно говорить?