Разгадай меня - Тахира Мафи

— Никогда не было никого другого, — говорит он во весь голос, уже не скрываясь ни от кого, ему уже все равно, что слова отдаются громким эхом по коридору. Его рука дрожит, он закрывает ею свой рот, проводит по лицу, потом по волосам. — И никогда не будет… я никогда не буду хотеть никого другого…

— Прекрати… ты должен прекратить это. — Я не могу дышать, не могу дышать, не могу дышать. — Ты этого не хочешь… ты не хочешь быть вместе с такой, как я… с тем, кто все равно в конце концов причинит тебе боль…

— Проклятие, Джульетта! — Он поворачивается и с силой прижимает ладони к стене, его грудь вздымается, голова опущена, голос ломается, он выговаривает слова по слогам. — Ты сей-час де-ла-ешь мне боль-но. Ты ме-ня у-би-ва-ешь…

— Адам…

— Не уходи, — напряженно произносит он, сузив глаза, как будто догадывается, что я собираюсь покинуть его. Словно он не сможет этого вынести. — Пожалуйста, — измученно выдавливает он. — Не уходи от всего этого.

— Мне… — начинаю я, а дрожь все усиливается. — Мне очень н-не хочется, но я должна. Жаль, что я так сильно люблю тебя.

Я слышу, как он зовет меня, но я уже мчусь вперед по коридору. Я слышу, как он выкрикивает мое имя, но я бегу, бегу прочь, бегу мимо огромного скопления людей, столпившихся возле столовой, они все видят и все слышат, а я все равно бегу. Мне надо спрятаться, хотя я и понимаю, что это невозможно.

Мне придется видеть его каждый день.

Я буду хотеть его и на расстоянии в миллионы километров.

И тогда я вспоминаю слова Кенджи, его требования, чтобы я очнулась, перестала плакать и совершила какие-то перемены. И я осознаю, что исполнить свое обещание, возможно, займет более длительный период времени, чем я ожидала.

Поэтому прямо сейчас я бы с радостью отыскала какой-нибудь темный уголок, забилась туда и от души выплакалась.

Первым меня обнаруживает Кенджи. Он осматривается так, будто впервые видит эту комнату для тренировок, хотя я уверена в том, что это не так. Я до сих пор точно не знаю, чем он занимается, но мне точно известно одно: в «Омеге пойнт» Кенджи очень важная персона. И он постоянно чем-то занят. Он вечно в движении. Никто здесь, кроме разве что меня, да и то только в последнее время, видит его больше, чем по несколько минут в день.

Создается такое впечатление, что большую часть дня он проводит… невидимым.

— Да уж, — не спеша, произносит он, медленно кивая и прохаживаясь по комнате, сложив руки за спиной, — вы там в коридоре целое шоу устроили. Таких представлений тут у нас, под землей, давно не показывали.

Унижение и подавленность.

Я окутана ими. Разрисована ими. Я зарыта в них.

— То есть я не могу не процитировать последнюю строчку. Как там? «Жаль, что я так сильно люблю тебя». Гениально. Правда-правда, очень мило. Мне даже показалось, что Уинстон пустил слезу…

— ЗАТКНИСЬ, КЕНДЖИ!

— Я же серьезно! — обижается он. — Это было… ну, я даже не знаю. Типа красиво, что ли. Я и не знал, что у вас, ребята, так все далеко зашло.

Я подтягиваю колени к груди, забиваясь подальше в угол, прячу лицо в ладони.

— Не обижайся, но я сейчас действительно не хочу ни с кем разговаривать. Ладно?

— Нет. Не ладно, — отвечает он. — Мы с тобой должны работать.

— Нет.

— Давай же, — не отстает он. — Вставай! — Он хватает меня за руку и тянет так, что я вынуждена подняться на ноги. Я наугад пытаюсь врезать ему, но неудачно.

Я сердито тру щеки, убираю следы от слез.

— Мне совсем не до твоих шуточек, Кенджи. Пожалуйста, просто уходи. Оставь меня в покое.

— А никто и не собирается шутить, — спокойно отзывается он и берет в руки один из кирпичей, сложенных у стены. — И война в мире не прекратится только оттого, что ты рассталась со своим парнем.

Я смотрю на него, сжав кулаки, и мне хочется пронзительно закричать.

Похоже, ему до моего настроения нет дела.

— И что ты здесь делаешь? — спрашивает он. — Ты сидишь вот тут и пытаешься… что? — Он взвешивает кирпич в руке. — Ломать вот это?

Я побеждена и сдаюсь. Еще больше сжимаюсь в своем углу.

— Я не знаю, — говорю я. Шмыгаю носом, чтобы избавиться от последней слезинки. Пытаюсь вытереть нос. — Касл без конца повторял мне, что нужно «сконцентрироваться» и «обуздать энергию». — Я жестом показываю в воздухе кавычки, чтобы он понял, что я имею в виду. — Но все, что я знаю, так это то, что я могу ломать вещи. Но я понятия не имею, как и почему это происходит. Поэтому я не представляю себе, как он может ожидать от меня, что мне удастся повторить все то, что я когда-то натворила. Я же тогда не знала, что делаю. Правда, то, что я делаю сейчас, мне тоже не совсем понятно. Ничего не изменилось.

— Держись, — говорит Кенджи. Он кладет кирпич назад, а сам падает на коврик напротив меня. Он растягивается на полу на спине, удобно располагает руки под головой и смотрит в потолок. — Так о чем мы с тобой говорили? Какие события ты должна повторить?

Я тоже устраиваюсь на ковриках, повторяя позу Кенджи. Между нашими головами остается всего несколько сантиметров.

— Помнишь бетон, который я проломила в пыточной камере у Уорнера? И металлическую дверь, на которую набросилась, когда искала Адама? — Голос у меня срывается, и мне приходится закрыть глаза, чтобы подавить боль.

Я даже не могу сейчас спокойно произнести его имя.

Кенджи что-то ворчит себе под нос. Я чувствую, что он понимающе кивает.

— Ну, хорошо. Ну а что касается Касла, то он считает, что в тебе заключается нечто гораздо большее, чем просто проблема с прикасанием, так сказать. Может быть, у тебя имеется сверхчеловеческая сила или что-то вроде того. — Пауза. Потом: — Так тебе понятно?

— Вроде да.

— Так что же случилось? — спрашивает он и наклоняет голову так, чтобы иметь возможность видеть меня. — Когда ты окончательно взбесилась, был ли какой-то момент или что-то, что могло сыграть роль спускового крючка, если можно так выразиться?

Я мотаю головой.

— Я действительно ничего об этом не знаю. Когда это происходит, как будто… как будто я схожу с ума и перестаю что-либо соображать, — говорю я. — В моей голове что-то меняется, и я… становлюсь какой-то безумной. То есть совершенно ненормальной официально. — Я бросаю на него быстрый взгляд, но на его лице не возникает никаких эмоций. Он просто моргает и ждет, кода я закончу свою речь. Поэтому я набираю в легкие побольше воздуха и продолжаю: — Ну, как будто я не могу больше разумно мыслить. Меня словно парализует адреналин, и я уже не в состоянии остановиться и контролировать свои поступки. Как только это сумасшествие овладевает мною, ему сразу же требуется выход. Мне непременно нужно до чего-нибудь дотронуться. Надо выпустить его наружу.