Семейные ценности - Мила Гусева

самообладание даже в самых катастрофических ситуациях. И она всегда боролась до победного — впрочем, иных финалов в её жизни и не существовало.

— Ты звонил её семье, кстати? — Винсент слегка наклоняет голову, пытаясь заглянуть в искаженное болью лицо сына. — Если нет, давай позвоню я.

О Господи. Он совсем забыл об этом, с головой погрузившись в водоворот собственного отчаяния. Титаническим усилием воли Ксавье отнимает руки от лица и машинально утирает дорожки слёз — но толком ничего не выходит, они накатываются снова.

Черт, он ведь и правда слабак.

Если бы Уэнсдэй увидела его в таком состоянии, её красивое бесстрастное лицо непременно скривилось бы в гримасе отвращения.

Но что, если он больше никогда не увидит этого её выражения? И вообще никакого.

Господи. Пожалуйста, нет.

— Дай мне телефон, — и не дожидаясь ответа, отец сам запускает руку в карман его пальто, выуживая оттуда айфон в чёрном чехле. — Какой у тебя пароль?

Тряхнув головой в бесполезной попытке избавиться от жутких мыслей, Ксавье забирает у Торпа-старшего телефон и начинает набирать код разблокировки дрожащими пальцами.

Но в следующую секунду дурацкое устройство летит на пол и с треском ударяется о кафель — потому что дверь реанимации вновь распахивается, и в коридор выходит врач.

Комментарий к Часть 15

Всех моих прекрасных дам с праздником

P.S. Прошу прощения, что ещё не ответила на отзывы к прошлой главе, непременно займусь этим в течение дня.

Всех обнимаю

========== Часть 16 ==========

Комментарий к Часть 16

Саундтреки:

Oscar & The Wolf — Back to Black

TroyBoi — Laalach

Приятного чтения!

Age: 37

В этом году осень в Нью-Йорке наступает рано.

Под ногами тихо шуршат опавшие листья самых разнообразных оттенков — чаще желтые и красные, иногда полусгнившие коричневые, а в зеркальной глади луж отражаются кривоватые силуэты уже совершенно голых деревьев.

Но ему по душе медленное увядание природы.

Словно осень — это маленькая смерть, знаменующая вовсе не конец, а скорое начало. Бесконечный цикл времен года, бесконечный замкнутый круг. Он находит это философски-поэтичным. И, разумеется, невероятно вдохновляющим.

В воздухе висит густой аромат мокрого асфальта и тяжёлой земли. А ещё немного — выхлопных газов от потока бесконечных автомобилей, и совсем чуть-чуть — сладкий аромат карамельного сиропа из крафтового стаканчика, который Ксавье держит в левой руке. Не слишком удобно, но что поделать.

Вторая рука занята крохотной детской ладошкой, крепко обхватывающей его мизинец.

Его дочь — маленькая девочка с иссиня-чёрными косичками, ученически-ровным пробором и суровым взглядом чернильных глаз — серьёзна не по годам и крайне упряма, а потому никогда не позволяет себе держаться за руку полностью.

— Отец, — Мадлен почти всегда использует именно такое обращение, но Ксавье никогда не возражает против этого слегка резковатого слова. В нём чувствуется авторитет. — Почему одни листья жёлтые, а другие — красные?

— Не знаю, Мэдди. Может быть, от вида деревьев зависит? — он пожимает плечами и улыбается самыми уголками губ.

Торп практически уверен, что дочка сама прекрасно знает верный ответ и нарочно проверяет его осведомлённость в ботанике.

Она вообще очень любит его проверять.

И почти всегда — не в его пользу, ведь Ксавье ровным счётом ничего не смыслит в биологии, физике, анатомии… И в куче других наук, которые безумно интересны его мрачной пятилетней принцессе.

— Не совсем так, — она останавливается на минуту, между бровок залегает крохотная морщинка, свидетельствующая о напряжённом мыслительном процессе. — Я читала, что это зависит от количества того или иного пигмента. Где-то больше каротиноида, а где-то — антоцианина. И ещё… Не называй меня Мэдди. Меня зовут Мадлен Аддамс-Торп.

Ксавье едва сдерживается, чтобы не рассмеяться вслух. Тоненький детский голосок звучит настолько сурово, что ему хочется подхватить девочку на руки и тормошить до тех пор, пока с надменно поджатых губ не начнёт срываться заливистый смех.

— Почему ты так улыбаешься? — Мадлен пристально взирает на него снизу вверх. Пушистые угольно-чёрные ресницы слегка трепещут, и она пару раз моргает, выдавая свою растерянность.

— Потому что я люблю тебя, — просто отвечает Ксавье, с нежностью вглядываясь в серьёзное детское личико.

— Я тоже люблю тебя, — отзывается она таким важным тоном, словно зачитывает отрывок из очередной научной книги. — Но постоянно улыбаться из-за этого странно.

— Значит, я странный? — он шутливо копирует строгую интонацию дочери и, осторожно высвободив свою руку из цепкого захвата маленьких пальчиков, взъерошивает её челку.

— Сам признался, — Мадлен едва заметно хмурится и сдувает со лба растрепавшиеся пряди. А потом вдруг на минуту затихает, явно что-то обдумывая, и снимает с плеч маленький рюкзачок из чёрной кожи. Сосредоточенно роется в нём несколько секунд и извлекает наружу аккуратно сложенный лист. — Я кое-что нарисовала… для мамы.

Ксавье забирает из рук девочки рисунок и разворачивает его — на белом листе изображён ворон в пикирующем полёте. Детали прорисованы с удивительной точностью. Блестящие глаза-бусинки, иссиня-чёрные перья, слегка приоткрытый острый клюв, опасно изогнутые когти, которые вот-вот сомкнутся в смертоносном захвате вокруг добычи.

И хотя психолог в детском саду неоднократно говорила ему, что изображать подобные мрачные сюжеты совершенно ненормально для пятилетнего ребёнка, Торп не может сдержать восхищённого вздоха.

— Это очень красиво, родная, — он присаживается на корточки рядом с дочерью, не опасаясь испачкать светлое пальто, и ласково проводит большим пальцем по мертвецки бледной скуле. — Я очень горжусь тобой.

Мадлен улыбается — едва заметно, самыми уголками губ — и на щёчках появляются крохотные ямочки.

Она так похожа на Уэнсдэй… Просто невероятно. Те же глубокие угольные глаза в обрамлении длинных пушистых ресниц, те же смоляные брови вразлёт, та же форма лица с чёткими выразительными чертами, тот же изумительный контраст чёрного и белого.

Абсолютно точная копия матери.

От него самого — практически ничего.

Заметив столь пристальное внимание к собственной персоне, девочка с неудовольствием поджимает губы и принимается расправлять несуществующие складки на платье в мелкую шахматную клетку. Ещё один машинальный жест, свойственный Аддамс — признак лёгкого волнения.

Наблюдая за дочерью краем глаза, Ксавье проводит пальцами над рисунком — и ворон оживает. Несколько раз взмахивает широкими крыльями, щёлкает когтями и приподнимает голову, пытаясь выбраться из белого листа.

— Когда я научусь делать также? — требовательно спрашивает Мадлен, разглядывая ожившую картинку с хирургически-пристальным интересом.

— Скоро, родная, — Ксавье мягко улыбается и отводит руку. Ворон неподвижно замирает в новой позе, слегка отличной от первоначальной задумки. — Уверен, что совсем скоро… Мы почти на месте. Идём.

Он выпрямляется, откинув назад спадающие на лицо волосы, и снова протягивает дочери руку — Мадлен с лёгким неодобрением взирает на