Жизни, которые мы не прожили - Анурадха Рой

Я все болтаю без умолку, а у меня к тебе сотня вопросов, но я знаю, ответы на какие-то из них имеются в тех письмах, что ты уже мне написала и отправила. Ведь написала, Лиз? Мне так не терпится обо всем узнать, хотя я понимаю, что прошу многого, когда у тебя самой дел невпроворот, – в лицо такое не говорят, потому что звучит это напыщенно и сентиментально, но знаешь ли ты, как сильно я всегда тобой восхищалась, тебе удается самой все в жизни устраивать и заботиться о себе с таким видом, словно это вечный праздник. Поэтому люди к тебе и тянутся. Поэтому в твоем «Доме вдали от дома» такая кипучая атмосфера. Б и В говорили то же самое: Берил сказала, что в тебе полно заразительной joie de vivre – мне пришлось спросить у нее, что это значит, и она объяснила, что это означает «радость жизни». Как же это верно. Она заметила, что ты с шиком (так она и выразилась) одеваешься, носишь безукоризненный маникюр и ходишь в прекрасно подобранных нарядах вне зависимости от того, ожидаешь гостей или нет. Она сказала, что у тебя особая манера смеяться, без удержу, пока хватает дыхания, пока на глазах не выступят слезы. Надеюсь, что других слез ты никогда не узнаешь.

С огромной любовью, Гая

30 июля 1937 г., Сурабая

Моя дорогая Лиз!

Почти Бали. Сурабая. Мы причалили в порту Танджунг-Перак. Любопытная вещь: кажется, будто я вернулась в знакомое место, будто я бывала здесь в прошлой жизни. Хотя случилось это не в прошлой жизни, а всего лишь десять лет назад – в ту секунду, когда я ступила на пристань, меня захлестнул целый поток воспоминаний, и я радовалась как ребенок, носилась вокруг, бегала из стороны в сторону, пытаясь отыскать что-то знакомое. Б и ВШ отреагировали с большим пониманием, приятно удивились, были счастливы снова увидеть меня самой собой, гулять со мной, водить меня по памятным мне местам. Люди подходят к ВШ с широкими улыбками – здесь, похоже, его знают, у него повсюду друзья, и им хочется, чтобы он взглянул на новые музыкальные инструменты, певчих птиц в клетках, рыбок в круглых стеклянных чашах. На рынке есть все что угодно – от китайской башмачной до кабинета зубного врача-японца. Резные деревянные вещицы, и набивные ткани, и животные, написанные яркими красками. Каменные изваяния Будды и других богов и богинь. Первой я отыскала фотомастерскую, которую держал армянин по имени Куркджиян – он там так и работает, не изменился, только поседел еще больше, – я опять купила его карточки, как когда-то уже делала, – открытки, вложенные в это письмо, – оттуда. Отправлю несколько и Мышкину. ВШ сумел раздобыть машину – ну еще бы! – и мы катались по разным местам. Пообедали в отеле «Оранж», где, я помню, индийцы устроили богатый обед для Раби Бабу и его свиты (в число которой мы с отцом к тому времени уже входили – хотя и держались с краю). После обеда ВШ высадил меня у лавки Локумулла, торговца-синдха, – я хотела зайти, потому что помнила ее с прошлого раза – огромное неприглядное четырехэтажное здание, нижний этаж которого занимала лавка, на остальных располагались комнаты для семьи, сотрудников, складские помещения. Бомбейское набивное шитье с изображением богов и богинь на стенах его комнаты для пуджи и потрепанный «Грантх Сахиб»[89], раскрытый рядом с изданием «Гиты»[90] на голландском! Один из его родственников настоял, чтобы я поднялась туда и помолилась, что я и сделала – посидела тихонько несколько минут, позволяя мыслям обратиться к Мышкину, к дому, к тебе, думая о том, что я далеко, что все, наверное, считают меня чудовищем из-за того, как я поступила. Странно, но несчастной в этой связи я себя решительно не ощущала. Пусть люди думают что хотят. Я знаю, кто я, и знаю, что собираюсь делать. Никогда еще не испытывала такой уверенности.

Локумулл торгует всем на свете, по большей части японскими шелками, но есть у него и всевозможные вещицы, прелестные и уродливые, из всех уголков мира – то, что Берил называет objets d’art. Ты бы мгновенно нашла у себя местечко для одной из японских, китайских, сиамских или бирманских диковинок, что у него водятся. Ах, как бы мне хотелось прислать тебе что-нибудь. Это один из магазинчиков, которыми управляют синдхи, и Локумулл всячески опекал Раби Бабу на протяжении всего дня, что тот провел в Сурабае. Он узнал меня, запомнив еще с того приезда, и расспросил о моем «высокочтимом отце» и печально покачал своей лысой головой, когда я ему ответила. Услышав о Розарио, он весь загорелся и начал говорить о Карачи и о Рае Чанде. Я, конечно, знала, что много лет назад мебельные магазины Розарио пользовались известностью, но никогда даже не предполагала, что из всех возможных мест именно на Яве встречу того, кому они известны. Все потому, что Локумулл родом из Карачи, и в ту же секунду, как он узнал о моей связи с владельцами, захотел, чтобы я познакомилась со всеми его родственниками, женой, внуками – наша встреча закончилась обычными индийскими посиделками с уймой криков, смеха и суматохи. Нас угостили сладкой-пресладкой халвой, сочившейся маслом гхи и шербетом в стаканах из желтоватого стекла. В самый разгар угощения появился учтивый пожилой господин по имени Бадруддин, панджабец-мусульманин с длинной бородой и брюшком, которое уютненько свисало ему на колени. Он уместился в кресло и принялся рассуждать о Карачи, Лахоре, Кветте и прочем. БЫЛО ЖЕ ВРЕМЯ! Мне показалось, я была тем новым слушателем их древних историй, которого им так не хватало. Когда мы прощались, меня громко и тепло пригласили приехать к ним, как только я устану от Бали – там проживает очень мало индийцев, лишь горстка безграмотных мелких торговцев, у меня с ними не может быть совершенно ничего общего, – заверили они меня. В любое время, когда мне захочется привычной еды или новых сари, да чего угодно, мне следовало вспомнить, что они всего в двух днях плавания на пароходе. Их пыл и убежденность в том, что я буду тосковать по привычной еде и компании, заставили меня улыбнуться. Я была поражена тем, что они не осуждали меня как падшую женщину, – возможно потому, что путешествовать было для них делом обычным. Этим постоянно занимались и они, и их предки, и поэтому они не находили ничего необычного в том, чтобы повстречать женщину, путешествующую в одиночку. Они думают, что я здесь на отдыхе и скоро поеду обратно. Разумеется, я не рассказала им о том, как именно уехала из дома.

Перед тем как одолеть последний отрезок нашего пути, я попрошу, чтобы это письмо отослали. Моя дорогая, дорогая Лиз, наконец-то я окажусь на Бали! Мы на финишной прямой. Это дурно и преступно, что я не чувствую ничего, кроме воодушевления? Мучительные приступы тоски по дому прошли. Пока что, по крайней мере, их нет, и потому зачем (как говорит ВШ) заглядывать вперед даже на мгновение. Все в жизни происходит неспроста, и хорошее рождается из дурного. Вперед!!!

С любовью, всегда твоя, Гая

Август 1937 г., Убуд

Моя дорогая Лиз!

В водах между Сурабаей и Булеленгом мне с минуту – нет, много минут! – казалось, что повстречаюсь со своим Создателем. (Он со мной напортачил, так ведь?) С парохода просматривались холмы острова Мадура, и, чтобы обойти его, пароходу нужно было проплыть узким проливом – пройдет ли он его невредимым или заденет берег? Нам он показался уж слишком узким. Мы стояли на палубе и смотрели, полуиспуганно, полувзволнованно, даже ВШ напрягся, хотя, я полагаю, исключительно от предвкушения, а не от страха. В нашем случае все прошло благополучно. Вдали проплывали, вздымая паруса, корабли, ближе к нам виднелись лодки, с которых мужчины сбрасывали сети, чтобы поймать рыбу. Было так красиво, что тревожиться я перестала. Ранним вечером взошла луна, большая и оранжевая, похожая на половину заходящего солнца, и вода стала глубокого рыжего и синего цвета. Постепенно синий потемнел до почти черного, и ночью судно стонало и покачивалось, и луна висела так низко и была такой величины, что на столь близком расстоянии ее можно было сорвать с неба и съесть. Сотня оттенков! Мое лицо смочено синим и оранжевым. А потом, на рассвете, тени холмов на острове вдалеке и неведомый аромат в воздухе – я не могу описать этого, – чтобы понять, нужно там оказаться.