Владыка ледяного сада. Носитель судьбы - Ярослав Гжендович

Он поставил на стол бутылку из бесцветного стекла, умело выдутую, со стеклянной грушкой, висящей внутри на хвостике. Драккайнен вспомнил, что когда он был ребенком, его отец получил точно такую же от одного норвежца и потом утверждал, что жидкость внутри была неописуемо отвратительной. Вот только у Ааки ровно такая же проблема была с ракией. Он порой пил ее, чтобы не показаться хорватам слабаком, но на самом деле любил только финскую водку.

Фьольсфинн налил напиток в рюмки, в воздухе разнесся странный запах, несомненно фруктовый, но до груш ему было далеко. Бутылка покрылась инеем. Драккайнен притронулся к ней, поднял и поглядел на виднеющуюся внутри грушку.

– Она изо льда, – заметил.

– Из полустабильного льда. Я назвал его «лед-4». Говорю же, я мастер льда.

– Кристаллическая форма Н2О? Сколько может быть комбинаций кристаллической сетки, даже если переставлять атом за атомом?

– Н2О с небольшим добавлением магического фактора «М». Даже обычный лед может быть несколькими десятками разновидностей снега, он может быть твердым, как стекло, или мягким, как пластилин. Все зависит от физических условий. Скажу так, что мы можем заменить температуру и давление другим фактором, более контролируемым.

Они выпили по ледяной рюмочке холодного напитка. Драккайнен чутко глядел на кадык Фьольсфинна, и проглотил алкоголь с минимальным запозданием. Вуко улыбнулся с усилием. Ааки был несомненно прав. Отвратительно. Но отец Драккайнена часто бывал прав. Таков уж он был. Слишком бунтующий и асоциальный для скандинава, слишком рассудительный и холодный для славянина. Вуко нес по миру его проклятие – спокойный индивидуализм и вечное несогласие с абсурдом. И он тоже часто бывал прав.

– Люди Огня не сдаются, – пробормотал он себе под нос. Выпил до дна и поставил рюмку. Фьольсфинн кивнул и налил им еще по одной.

– Фактор «М». Сперва на это наткнулся Лезерхазе. Привез целый контейнер электронных гаджетов. Самых разных: плееры, компьютеры, GPS, игровые консоли и целый набор специальных микропроцессоров с датчиками и индикаторами, спроектированными так, чтобы, портясь, они показывали, отчего так произошло. При нормальных условиях это были бы «пингующие машины». Эдакий небольшой грант рядом с остальными исследованиями от «Нисима Байотроникс». Оказалось, что они некоторое время работают – пока остаются герметичными, в вакуумной упаковке. Он раскладывал их в разных местах и проверял, что происходит. Так он нашел урочище. Сперва его лишь интересовало то, что электроника там портилась быстрее. Герметичные упаковки рвались, прокладки портились. А потом начались материализации. Не знаю точно, что случилось, поскольку Лезерхазе сперва полагал, что сошел с ума, и какое-то время это скрывал. Видел людей с Земли, по которым он тосковал. Как материальных призраков. Разговаривал с ними, занимался любовью с женщинами, которые остались в миллиардах километров отсюда, но был убежден, что сходит с ума. Потом принялся экспериментировать. Сперва разводил небольшие костерки силой воли, материализовал какие-то шоколадки, которые съедал, приказывал камням превращаться в гвозди. А потом рассказал нам об этом. Материализовал бутылку виски «Олд Барли» и принес на станцию. Все были удивлены. Разумеется, мы не поверили. Безумец. Вот только каждый из нас ежемесячно проходил тесты под руководством Пассионарии Калло. Мы ведь цивилизация тестов и процедур. Если кто-то ставит крестики в нужных квадратиках и из листка следует, что ты нормален, то это значит, что ты здоров, даже если видишь гномов и разговариваешь с бабушкой-покойницей. Кстати сказать, проводили эти тесты, как при царе Горохе, с формулярами и карандашами. Потому мы принялись исследовать гномов.

Он налил еще по рюмочке грушовки. Драккайнен с усилием проглотил слюну, но подумал, что если напиток протиснется сквозь пережатое горло, внутри хуже не станет.

– Мы были бандой ученых. У таких только два пути, когда они натыкаются на что-то, противоречащее научному материализму. Они или отворачиваются спиной, закрывают уши, глаза и повторяют: «Артефакт, артефакт, не существует, случайно, несущественно, не согласовано, не существует». Или поспешно выдумывают академическую теорию. Возникли «креативные поля», «интенционная трансмутация», «тавматургические метареальности». Магия, наряженная в академическое бормотание, сразу же сделалась приемлемой. Естественно, все эти теории появились вместе с наспех сколоченной терминологией, потому что, как и говорю, нам не хватало лишь «семантических дериватов». Оттого я допускаю, что никто не мог понять из наших рапортов ничего разумного, кроме того, что на станции «Мидгард II», возможно, обнаружили серьезную колонию грибов, похожих на псилоцибы. Теории шли все дальше, за ужинами властвовали «неоплатонические постулаты», «гиперкреация» и всякое такое. Пришли к выводу, что урочища – это места, в которых мир обретает истинную, свободную от псевдообъективизма, форму. Они соединены с реальностью платоновской идеи, другими словами – это выход из пещеры материализма. Это места, в которых все может сделаться всем, достаточно только сформировать это своей волей. Это была лишь одна из теорий, а они сколотили их штук семь и ругались вокруг них. Оказалось, что когда мы принесли на базу землю из урочищ, растений, грибов и проб, то начали творить чудеса на месте. Исследовательский персонал бросал в воздух файерболы, превращал птиц в камни, ван Дикен, совершенно фанатичный атеист и чокнутый, ежедневно производил чудеса Иисуса, превращал воду в вино, ходил по воде, размножал хлебы и рыб, за едой проводил пародию на мессу и превращал жаркое в тарелке Дюваля в кусок сырого мяса, а вино в кровь, главным образом, чтобы его поддразнить, потому что оказалось, что он верующий.

Выпили. Драккайнен решил, что к недоделанной грушовке можно и привыкнуть.

– И как дошло до резни?

Фьольсфинн на миг замер, поднимая слепые, наполненные синим льдом глазницы.

– До резни? Это была не резня, это был семинар. И я думал, что убили только Дюваля и меня.

– Станция пуста и разрушена. На месте я нашел четыре трупа. Дюваля превратили в дерево, как и меня. Лезерхазе и Завратилова были казнены у подножия статуи, Халлеринга наполовину превратили в камень. Крыша была разрушена, ворота выбиты. На месте остался один призрак урочища, наполовину жаба, наполовину тасманийский дьявол. Призрака я ликвидировал, Дюваля срубил, прочие останки снес в здание станции и сжег их. Я тут только затем, чтобы прибраться после ваших семинаров, Фьольсфинн. Куда подевались остальные? Я локализировал тебя и ван Дикена. Нет Ульрики Фрайхофф и Пассионарии Калло.

Фьольсфинн помассировал лицо, осторожно протер пальцами ледяные веки, лоб и аккуратно прикоснулся к торчащим из головы башням и донжонам.

– Ты сжег… Боже, все мои заметки, все образцы… Ладно. Потом. Появились две фракции. Когда до нас дошло, в чем дело, большинство посчитало, что это явление крайне опасное. «Большинство» – в котором я и Дюваль вообще были твердо уверены, что наше открытие таково, что его надлежит вбросить в старый вулкан и залить бетоном. Но трое из нас посчитали иначе.

На секунду он смолкает и смотрит в огонь.