Вечера с Петром Великим - Даниил Гранин

Русский царь предстает как деспот, у него психология крепостника…

Профессор поднял руку, как в классе.

— Психология! Это его не оправдывает. Он у вас, бедняжка, продукт своего времени, пленник обычаев. С него, выходит, взятки гладки. Дорогой вы наш, Виталий Викентьевич, так не пойдет, нравственные законы существуют неизменными издавна. Петр с детства знал Нагорную проповедь и главную ее заповедь — не убий! Тем не менее убивал. Сына родного убил. Это как, по-вашему?

Кривобокая фигурка Молочкова виновато поникла, словно тяжесть пригнула его.

— Не оправдываю, не оправдываю, — пробормотал он чуть не со всхлипом. — Чего уж тут…

Но вдруг вскочил, зашагал раздраженно.

— Все одно и то же. Знать не хотят, как было. А вы вникните. Вы себя на его место поставьте и тогда судите. Почему специалисты-историки разные мнения имеют? Нет, господа хорошие, не так все просто. Одни царевича изображают страдальцем за Русь, замученную петровскими реформами. Алексей-де не согласен был, он сторонник постепенного развития, он обещал, что, придя к власти, восстановит лучшие традиции, вернет прежние обычаи, ходите снова с бородами. Другие и того пуще, видят в нем ненавистника Петра, непотребный сын, готовый разрушить и Петербург, и Петергоф, все построенное отцом, всех его сподвижников выгнать, с корнем вырвать все отцовские начала. Есть мнение, что Алексей не сам по себе был опасен, а как знамя тех, кто шел за ним, ревнителей другого пути России. Часто считают историю с Алексеем величайшей трагедией Петра. И одновременно его подвигом. Что может быть выше — принести в жертву Отечеству родного сына! Винят за то, что он не терпел сына, так ведь и сын не терпел отца, желал ему смерти. Петру не так опасен был Алексей, как его окружение. Оно выпестовало взгляды царевича, оно стало серьезной угрозой делу Петра. Сам Алексей был щитом, за которым укрывались Кикин, Лопухин, Игнатьев, Афанасьев — непримиримая оппозиция, а за ними угадывалось и большее: стремление вернуться на теплую лежанку, в ленивую дрему боярской жизни.

«О бородачи! — восклицал Петр. — Многому злу корень старцы и попы. Отец мой имел дело с одним бородачом, а я с тысячами!» Снова будут плестись заговоры. Надо было выдернуть корень, иначе никогда не избавиться от постоянной смуты в надежде сменить власть. Не сделать этого, значит, после его смерти начнется шабаш. Первым делом примутся изничтожать права маленького Петра — Петра Петровича, самого его постараются извести.

Обезопасить малого, но как? Обезвредить Алексея, но как?

Любое решение — трагедия.

Говорят, что Петр не любил его. Мол, сын от нелюбимой жены. Так, да не так. Нелюбовь отцовскую Алексей сам заработал. Много лет старался Петр привлечь его к делам. Давал то одно, то другое поручение. Никакого ответного интереса не встречал. Алексей увиливал, лентяйничал. Говорят, что отец мало занимался сыном. Сам Петр, с трех лет лишенный отца, не знал ни отцовских забот, ни толковых наставников, самостоятельно определился и того же ждал от сына. Незаметно сын вымахал в отрока, затем в недоросля. Верзила, ростом удался, а дара к чему-либо не появилось. Дворянских детей Петр жучил за нерадивость, требовал с них мастерства, свой же сын примера не подавал, не работник, не умен, не решителен.

Каково отцу было понять, что сын у него неудачник, толку с него не будет, нельзя оставлять ему государство. А главное — чужой он. Отцовские заботы, военные дела не интересны ему. Слушает вполуха, вяло отвечает, смотрит в сторону, глаза квелые. Считалось, что близок к духовенству, так ведь и о теологии всерьез говорить не мог, не разбирался.

Бегство Алексея в Австрию и то, что укрылся он там, вконец разозлило Петра, обозначило их разрыв. Как писал ему Петр в Неаполь: «Презрение к моей воле сделал. Клялся Богом и обманул, ушел и отдался, как изменник, под чужую протекцию».

Изменник — чутье не обмануло Петра, позже он узнал, что Алексей хотел бежать в Швецию к Карлу XII.

Известно, что Петр Андреевич Толстой уговорил Алексея вернуться в Россию, пообещал за это отцовское прощение. Привезли царевича. Допросили. Алексей отвечал уклончиво. Петр приказал учинить следствие и судить.

Суд судом, но Петру надо было для себя найти ответ. Приближенные царевича признавались, что угроза постричь царевича в монахи их не пугала, они обсуждали с Алексеем — монах не гарантия надежного отрешения от престола: «Клобук не гвоздем прибит».

Как обезвредить сына? Так, чтобы не претендовал, чтобы на корону не рассчитывал, чтобы заговоры вокруг него не клубились? Что бы с Алексеем ни делать, какие бы клятвы с него ни брать, все равно он — наследник. В своих планах заговорщики это предусмотрели. Что может государь? Да ничего не может. «Клобук не гвоздем прибит» — слова Кикина. Он знал, что говорил. Кикина казнить можно, а что с царевичем делать? Где выход?

Сколько ни думал Петр, все склонялось к одному ужасному решению.

Если бы Алексей впрямь не претендовал на престол, он мог бы давно уйти в монастырь. Так ведь не ушел. Мог в Австрии объявить себя частным гражданином, отказаться от наследства. Не сделал и этого.

Ясно, что Алексей не уйдет на покой, как обещал. Не раз он нарушал свои обещания, даже клятвы. Слабый он, уговорят его. В Вене царевичу спешили признаться в верности те, кто слыхал, что здоровье Петра пошатнулось, и Алексей воспылал надеждой.

Он был отцом Алексея, и он был отцом маленького Петра Петровича, ненаглядной «шишечки». Как сложится судьба малыша? Катерина не скрывала своих тревог. Само собой считалось, что родился наследник престола, они оба, родители, были счастливы. Теперь, когда раскрылся заговор, над жизнью маленького нависла угроза. «Они» ни перед чем не остановятся, так считала Катерина. Она осторожно толкала его к выбору, Меншиков напоминал о прошлом: Софья и Петр, сводный брат и сводная сестра, та, что хотела его уничтожить, заговор стрельцов, смута… история могла повториться. Страшные картины детства тотчас всплывали в памяти. В окровавленных снах истошно кричал Пван Нарышкин, Петр вскакивал в ужасе, не понимая, где явь.

Жизнь Петруши зависит от участи Алексея — уверяла Катерина. Будущее ей виделось уже без супруга, разумелось, что его уже нет.

О смерти Петр не позволял себе думать, но в последнее время открыл, что окружающие люди почувствовали в нем непрочность, обнаружили, что и он смертен. Алексей следил за болезнями отца, поэтому и хотел затаиться в Вене, ждал.

Библейскому Аврааму было легче, Господь Бог был хозяином его жизни, Бог решал за Авраама.

Учитель напомнил нам ту библейскую притчу.

Бог потребовал у Авраама: «Возьми сына твоего единственного, которого ты любишь, Исаака, и принеси его в жертву воссожжения». Богу надо было испытать Авраама. Но Авраам не знал об испытании. Он знал лишь повеление Бога. Прав или не прав Бог, для Авраама такого вопроса не существовало. Раз нужно Господу, то этого достаточно. Его вера была абсолютна, не критична, на то она и вера. Если бы Господь стал приводить мотивы своего требования, Авраам мог усомниться, спорить. Но Господь ничего не объяснял. И Авраам взял сына и повел его. Сын спросил: «Вот огонь и дрова, где же агнец для воссожжения?» Отец отвечал: «Вот усмотрел себе агнца для воссожжения, сын мой». Исаак все понял и попросил связать его. В последний миг, когда связанный Исаак лежал на жертвеннике и Авраам поднял руку с ножом, чтобы заколоть его, ангел остановил жертвоприношение.