Паутина судьбы - Валентин Пушкин

Послышались раздраженные выкрики. Двое мужчин из разных концов зала стали продвигаться навстречу друг другу с воинственным видом. «Неужели мордобой будет?» – заподозрил Морхинин.

Баблинская подняла руку и попросила разрешения прочитать еще одно стихотворение. «Давай, Христя, раздевайся дальше!» – крикнул озорной голос. Смуглое лицо Баблинской стало от злости еще темнее. Она кашлянула и сказала сердито:

– Вы не хотите, чтобы я читала. Но я буду читать назло всем.

– Надеюсь, вы найдете другую тему, – вежливо предположил Вапликанов.

Кристина опять подняла руку, будто римская статуя или девушка из гитлерюгенда, и начала, сомкнув грозно соболиные брови. Морхинин прислушался. Зал постепенно затих.

– Масонские стихи, – отчетливо определил Вапликанов. – Но сделано хорошо. Выпустите поэтов другого направления. Должна быть справедливость.

Стали выходить по очереди мужчины и женщины. Большинство из них Морхинин не знал. Они читали вполне приличные стихи, наполненные банальностями, которые увидишь в каждой газетной или журнальной подборке. Морхинину стало скучно. Он собрался уйти, однако почувствовал, что кто-то сел рядом на свободное место и теплая рука мягко легла на его руку. Ощущение этой нежной и в то же время настойчивой руки, оказывается, навсегда оставалось в его памяти.

– Христя, здравствуй, – шепотом поздоровался Морхинин, преодолевая неожиданное волнение.

– Здорово, хрычуга. Я тебя сразу высмотрела в темноте. Читаю, а сама вижу: приперся мой милый певчий с правого клироса, – сказала Баблинская. – У меня ж глаза, как у кошки. Хорошо выглядишь… для своих лет. А я сильно постарела? Говори, не выкручивайся.

– Совсем не постарела, но изменилась. Из бесстыжей девчонки стала стопроцентно роковой женщиной. И стихи твои последние мне понравились. Какое-то в них есть честное уныние, даже трагизм. Это здорово.

– Линяем. Коллеги надоели. Пригнись, дылда.

Они бочком проследовали из зала в вестибюль.

Кристина получила в гардеробе свой плащ, надела его и взяла Морхинина под руку. Старый гардеробщик, видимо, вспомнивший вопли пьяной Христи, обвинявшей Морхинина в обольщении и подлости, слегка расширил зрачки. Впрочем, он тут же равнодушно отвернулся. Видал и не такое, да еще среди знаменитостей.

Кристина на улице глубоко вдохнула холодный воздух. Держа Валерьяна под руку, потянула его в сторону Тверского бульвара.

– Ты занят? – спросила она, что-то прикидывая в своих планах на сегодняшний вечер.

– Да нет, не особенно. Жена у своего сына. Я тут заглянул в Неформатную группу. Выходит мой бесплатный сборник на сто экземпляров.

– А у тебя в нем что? – заинтересовалась поэтесса.

– «Четыре повести о молодых девушках», – засмеялся Морхинин.

– Старый распутник! – шутливо возмутилась Христя. – И тут за свое. Нет чтобы рассказы о тяготах полузадушенного отечества.

– Там одна повесть историческая. Остальные современные, о наших страдающих гражданках. Словом, про их не самую развеселую жизнь.

– Тогда пошли ко мне обедать, любовь моя, – проговорила Баблинская без всякого нажима в окончании своего приглашения.

– Ну, уж и… К чему баловаться этим словом, – засмущался Морхинин, глядя в ее смуглое и, как теперь стало заметно, поблекшее лицо.

– Я и не балуюсь, – Христя пожала женственно-покатым плечом. – Что есть, то есть. Вечер наш. Я одна, ты на сегодня свободен. Обед я приготовила вкусный, по-хохлацки. Редко готовлю, но иногда хочется самой стряпать. Ну?

– Да как-то вдруг… – словно неопытный юноша, засомневался в себе Валерьян.

– Последние семь лет я люблю одного мужчину – тебя, балбеса.

– Но мы же не встречались с тобой месяцами. Даже виделись редко.

– Тем более. Одно твое слово, и я бросила бы любого партнера. А ты даже не звонил. Я-то тебе звонила время от времени. Подходила твоя жена. Иногда мужики и какая-то, по-видимому, старуха… Но ты не взял трубку ни разу.

– Я не подхожу к телефону. Почему-то так сложилось…

– Кстати, Юлька давно ушла из церковного хора. Выскочила замуж за одного полууголовного воротилу. Хам и скотина редкостный. Но она его держит обеими ручками. Представляешь? После своих корпоративных пьянок препирается, надравшись в лоск, хулиганит, ругается… («Как некоторые из здесь присутствующих», – скрывая усмешку, подумал Морхинин.) После всех его фокусов Юлька сама признается: убила бы. Да он как навалится с яростью голодного тигра… И на следующий день она все готова ему простить. Тем более что он щедр: вешает на нее всякую мишуру.

– Я приблизительно знаю этого почтенного бизнесмена, – Морхинин рассказал историю, как его чуть не измордовал телохранитель рассерженного муженька Юли.

– Она мне ничего не сказала. Ну, пошли ко мне, бедный ты мой, бедный, романист и стихотворец, и певец и на дуде игрец… Будем обедать и обниматься.

– Дружески? – спросил со смехом Морхинин.

– Не совсем.

– А если за прошедшие годы поезд ушел далеко от той станции, где праздновали Рождественскую ночь?

– Надеюсь, не слишком далеко. Можно догнать и прокатиться.

На другой день Морхинин уехал к Тасе. Она, оказывается, подалась в деревню. Валерьян вздыхал угнетенно: а не доставит ли жене от любвеобильной Христи какую-нибудь сопроводительную заразу? Времена-то какие! СПИД, гепатит, еще черт знает какие венеркины хвори заставляли призадуматься по поводу легких связей.

Морхинин прикинулся серьезно простудившимся. Потом долго жаловался на повышенное кровяное давление, пока все-таки не посетил соответствующего доктора. Тот после обследования убедил в абсолютном благополучии, и его взбаламученная мнительность несколько успокоилась. Он снова превратился в заботливого, хотя и стареющего супруга.

Когда через неделю Морхинин с Тасей собрались в Москву насовсем, то есть до следующего лета, явился Алеха.

– Попрощаться пришел и еще кое-зачем, – загадочно сказал он.

Алеха был хмурый, расстроенный. Поманил Морхинина. Они пошли за деревню, к опушке леса.

– Дела плохи.