Паутина судьбы - Валентин Пушкин

Затем все делалось быстро. Он открыл дверцу машины, зашвырнул на заднее сиденье мешки с железом. Стал заводить ржавую тачку, матерясь от нетерпения. Морхинин тоже бросил в машину мешки, сел рядом с Алехой.

Наконец старый «Москвич» завелся. Поехали в противоположную от бежавших сторону. Бормоча проклятия, Тасин брат старался в темноте не завалиться в колдобину и не врезаться в дерево.

Отъехали километра два, остановились. Было тихо. Ветерок нежно шевелил ветви деревьев. В небе еще белели остатки бледного света. Где-то далеко, за чернотой леса, догорал закат, похожий на мерцающие угли костра.

Алеха вышел из машины, захватив ружье. Побродил немного, вернулся.

– Кажись, правильно едем. Сейчас заросшая дорожка начнется. Двинемся по ней. А там через часок должен быть настоящий проселок. По нему до Протасова…

– Деревня? – уточнил Морхинин.

– Была когда-то… – язвительно хмыкнул Алексей. – Еще лет тридцать – и деревень не будет. Останутся дачные поселки, населенные пункты разного назначения. Пропадет народ – со своим свычаем-обычаем, с сельским хозяйствованием. Останется смешанное население разного роду-племени, и к концу следующего века Россия распадется.

Издали послышалось приближающееся тарахтение мотоцикла.

– Это за нами, – довольно спокойно произнес Алеха. – Наши знакомые. Где-то у них припрятан был мотоцикл с коляской. Наверное, и оружие есть. Так что для нас война начинается.

Словно подтверждая нерадостный прогноз, из-за поворота вылетела мотоциклетка. Пуля звякнула по заднему крылу «Москвича». Вторая свистнула мимо, сбивая пушистую веточку придорожного куста.

Алеха на ходу вывернул машину с дороги на лесную поляну. Прокатив несколько метров, будто загородился от нападавших косматой елью. Остановились. Алеха схватил берданку и рюкзачок с гранатой.

– Ты что! Это уголовное преступление! – обомлев, воскликнул Морхинин.

– А когда нам сделают дырки в башках, это будет шутка? Они, видать, не ангелы. Ты беги в лес и спрячься. Я постараюсь их остановить, – Алеха вынул гранату из рюкзачка и с веселым бешенством крикнул: – Спасай, родимая!

Пригнувшись, он побежал к дороге. Из приближающейся мотоциклетки опять стреляли, но мазали – их трясло и подбрасывало на кочках. И тогда Алеха кинул гранату. Взрыв был такой силы, что у Морхинина заложило уши, хотя он спрятался в отдалении. «Неужели Алексей убил этих дураков с пистолетами? А если нас найдут? Господи, зачем я согласился!»

Ошеломляюще резко наступила полная тишина. Морхинин вернулся к машине с берданкой наперевес. Шатаясь, пришел и Алеха. Сел на землю, тяжело дыша.

– Ну? Что? – трясущимися губами спросил Морхинин.

– Все нормально, – хрипло ответил Алеха и достал из внутреннего кармана телогрейки мятую пачку сигарет.

– Ты их взорвал?

– Да нет, шибануло их волной от взрыва. Все живы, я проверил. Контуженные. Я забрал у них стволы и закинул подальше в чащу, в болото.

– Зачем? – не понял Морхинин, все еще не избавившийся от страха.

– Это вещественные доказательства. Однако нам вязаться ни к чему. В милицию же не пойдем жаловаться, а? – Алеха засмеялся, потом сплюнул.

– А они?

– Они еще долго будут очухиваться. И мотоциклетку я испортил, проводок включения оборвал, бензин вылил… Садись, трогаем.

Приехали домой утром следующего дня. Алексей сразу отослал Морхинина к Тасе.

– Я тут спрячу все куда надо. Тачку свою замаскирую. А ты давай спи. Таське скажешь: рыбы не было. Больше, мол, туда не поедем.

Тася, ругая «рыболовов» (особенно совратителя-брата), бросилась кормить возлюбленного писателя. Однако Валерьян, чуть живой после боевых впечатлений и дальней дороги, отказался. Пробормотал что-то заплетающимся языком. С трудом скинул сапоги, разделся и, добравшись до постели, рухнул в сладкую бездну сна.

Морхинин с Тасей приехали в Москву к Успению Богородицы, как уговаривались с настоятелем отцом Виталием. Отслужили всенощную.

А на другой день после обедни Морхинин отправился в Неформатную писательскую группу. Он давно стоял на очереди издания сборника некоторых своих неопубликованных вещей. Издание осуществлялось бесплатно: всего сто экземпляров объемом чуть побольше сотни страниц.

Морхинин позвонил прозаику Василию Капаеву. Тот занимался непосредственно этим делом и объявил, что его очередь подошла.

– Приезжай, выберешь цвет обложки.

Морхинин приехал на Большую Никитскую. Влез на второй этаж, стараясь случайно не встретить Лебедкина, которого не переносил с тех пор, как литературный начальник со своей любовницей его обидели. Поговорил с Капаевым. Выбирая обложку, ткнул пальцем бежевый колер. Все же хоть что-то из новых его творений выйдет в свет.

– В ЦДЛ в малом зале вечер поэтов, – сообщил Капаев. – Если хочешь, послушай, какие они вирши будут завывать. Ты ведь тоже поэт, у Кольки Лямченко в газете печатаешься. Я как-то случайно наткнулся. Вполне профессиональные стихи. Иди выступи, – советовал на удивление благожелательный Капаев.

Идти в сборище поэтов не хотелось. Затем Морхинин все-таки задумался, поцикал зубом. Решил: пойду. Сам, конечно, ничего читать не буду. Да и неудобно – никто не приглашал. Как-никак новое впечатление. Деревня, надо сказать, приелась за лето со своими грядками, хозяйственными хлопотами. Про «черное копание» с братом Таси, про дальнейшие заботы Алексея по поводу реализации выкопанного оружия он старался не думать.

Погода на дворе установилась хмуроватая, прохладная. Определенно чувствовалось приближение осени. По этому поводу Морхинин был в пиджаке и осенних брюках. В общем, получился приличный серый костюм. Давнишний плащ он перекинул через руку.

Зал был полутемный. Свободных мест много. Морхинин сразу сел. Рядом с ним стул тоже оказался не занят. В конце зала озаренная большим светильником стояла у микрофона Кристина Баблинская в закрытом до шеи платье. Она заканчивала читать стихотворение томным хрипловатым голосом. Поэтесса выглядела повзрослевшей и строгой, заметно изменилась за последние годы. Лицо ее казалось сильно загорелым, а волосы, распущенные по плечам, золотились темным каштаном. «По-новому выкрасилась?» – удивленно подумал Валерьян.

Слушая Баблинскую, Морхинин поражался навязчивой зауми и показной распущенности модных стихотворительниц. Простительно для молоденьких дурочек с задранными носами и безнадежными, в сущности, амбициями. Но Баблинской аплодировала группка «актуальных» поэтов. Кто-то из них выступил и сказал, что это совсем не порнографические стихи, а проникновение в скрытые и подавленные желания большинства людей, особенно темпераментных женщин.

Затем поэт Вапликанов осудил эти неуемные пристрастия отечественных поэтесс, тогда как в России происходят трагические и необратимые изменения. И процитировал отрывок из патриотической баллады поэтессы Марины Стукиной, которую боялись публиковать даже официально разрешенные оппозиционные журналы.