Командир особого взвода - Вадим Шарапов

Подумал и покачал головой.

– А рыбалка тут все-таки с нашей не сравнится. Вот, помню, под Курском…

– Ангела Викторовна, – декан исторического факультета недовольно откашлялся, – я все же хотел бы, чтобы вы знали… Ваши действия я расцениваю как самоуправство. Учебный план…

– …которого мои лекции совершенно не касаются и которому никак не мешают, – невинно заметила Ангела Румкорф.

– Кхм… Да, не затрагивают. Но тема, поднятая вами – я уже не говорю о том, что она базируется на сомнительных источниках, не поддающихся проверке. Я говорю, в первую очередь, о том, что…

– Нет уж, погодите, – глаза Румкорф опасно сузились, и декан внезапно почувствовал, что у него на лбу проступила испарина, – давайте-ка с этого места поподробнее. «Не поддающихся проверке»? Вот что, Гордеев. Мы сейчас в этом кабинете одни, и я тебе так скажу с глазу на глаз, не разрушая твой драгоценный авторитет перед подчиненными. Ты не рановато в цари подался, дорогой мой Юрик? Забыл, как сидел здесь же, только по другую сторону стола, и слезы лил, умоляя тебя не отчислять за твои подвиги в общежитии?

– Ангела… – попытался сорвавшимся голосом что-то пробормотать декан Гордеев, но поперхнулся словами под яростным ледяным взглядом.

– Что «Ангела»? Тогда я тебе поверила и использовала свою власть, чтобы вытащить тебя из той каши, которую ты сам себе заварил. Теперь декан ты. Поднялся неплохо так, и даже, в общем, по заслугам – парень ты толковый и ученый временами тоже с головой. Не заставляй меня пожалеть о твоем спасении, Юра. Не надо. Ты знаешь, – тут Румкорф встала, не опираясь на трость, и нависла над съежившимся Гордеевым, как валькирия, – я в гробу видела все эти подковерные игры и грызню за власть. Наплевать мне, кто с кем спит, и кому подмахивают кафедральные девицы. Но если ты мне сейчас вздумаешь мешать, Гордеев…

Она снова села и совершенно спокойным, будничным тоном закончила:

– Я все твое уютное гнездышко разнесу на кусочки. И когда это цунами из дерьма утихнет, то ты, неожиданно для себя, окажешься директором какого-нибудь филиала в Усть-Зажопинске. С кучей научных публикаций, куда уж без этого.

– Зачем вы так? – устало сказал декан. – Я все помню, Ангела Викторовна. И я не козел какой-то, что бы вы там себе ни думали. Просто поймите – на меня давят…

– Не задавят. Обещаю, Юра, – жестко сказала Румкорф, – давить вообще больше не будут. Уж поверь. А теперь извини, у меня лекция. И никто мне не помешает в эти светлые головы вложить еще немного правды…

Письмо жгло карман, лежало напротив сердца каменным грузом. Андрей машинально сунул руку под телогрейку, коснулся застегнутого клапана гимнастерки. Вздрогнул, как будто от удара электрическим током.

Как же быть? Люба…

Он поудобнее примостил ремень «папаши»[14] на плече, привычно осмотрел себя спереди – не грязный ли? Все утро пришлось таскать патронные цинки, они хоть и запаяны наглухо, а руки все равно пачкают – до черноты. К начальству грязным лучше не подходить. Но вроде порядок, ненужных следов нет. Штопаный-перештопаный вид – так на то она и телогрейка, много всего пережила, от «колючки» до пары осколков вскользь.

Ладно. Хватит топтаться на месте. Чему быть – того не миновать.

Рядовой Андрей Торопов, хрустя по свежевыпавшему снегу, подошел к лесной опушке. Взводный, лейтенант Мережа, как раз был здесь, торопливо осматривал старые, заплывшие стрелковые ячейки, укрытые сухостоем.

– Это ж когда их тут нарыли-то? – пробормотал он и резко обернулся, заметив Торопова, кинул руку на кобуру. Нахмурился, отчего его худое лицо с хрящеватым острым носом, собралось сеткой морщин.

– Торопов? Ты чего тут? Кто приказал? Почему не на разгрузке?

– Закончили уже, товарищ лейтенант, – доложил Андрей, вытянувшись перед взводным. – Все перетаскали.

– А-а, – Мережа распустил морщины, вздохнул и сдвинул шапку на затылок. – Ясно.

– Разрешите обратиться по личному вопросу, товарищ лейтенант, – хрипло сказал Андрей.

– По личному? – усмехнулся Мережа. – Так ты ж вроде и так уже обратился… Ну давай, что там у тебя.

– Вот… – рядовой протянул лейтенанту захватанный пальцами бумажный треугольник. – От жены…

Мережа развернул бумажный лист, вчитался. Сдвинул густые черные брови, пробираясь через частокол кривых букв, второпях натыканных на бумаге – с кляксами и густыми помарками. Следя за его беззвучно шевелящимися губами, Андрей представил, как письмо писала какая-то медсестра. Торопливо, под сбивчивую диктовку Любы, морщась от пляшущего огонька керосинки. Или наоборот – у окна, при ярком дневном свете. Но все равно торопливо, потому что вот уже виднеются в воротах эвакогоспиталя грузовики, полные «ранбольных», и надо бежать, потому что врач в приемной будет ругаться, а на матюги он зол…

Люба, Люба… Как же так?

Лейтенант закончил читать и неторопливо, размеренными движениями сложил треугольник обратно. Протянул его Торопову. Молча сунул руку в карман шинели. Достал пачку трофейных «мокрых»[15], щелкнул зажигалкой. Глазами показал Андрею на пачку. Тот помотал головой.

– Спасибо, товарищ лейтенант, не курю я.

– Не куришь – это хорошо, – отозвался Мережа. – А вот все остальное – плохо. Очень плохо… Как же так с твоей женой вышло-то?

– Врачи не знают, товарищ лейтенант, – Андрей стиснул холодными пальцами цевье автомата, с трудом выталкивая слова сквозь зубы. – Говорят – в легких процесс, то ли после простуды, то ли от недоедания. Сожрал ее, они только спохватиться успели… А сейчас она умирает, и все… Сделать ничего не могут.

– Ясно, – глухо отозвался взводный. – Сочувствую тебе, Торопов. Война, сволочь, даже в тылу не щадит никого… Ну, а ко мне-то ты зачем пришел?

Андрей вздохнул и решительно посмотрел в худое, обветренное лицо лейтенанта.

– Отпустите попрощаться с ней, товарищ лейтенант! Я вас очень прошу! Мы тут уже две недели торчим, как от фронта нас отвели, так и держат без дела. Командованию виднее, я понимаю… – он отчаянно торопился, чтобы связать бьющиеся в голове мысли, не дать им разбежаться в стороны. – Товарищ лейтенант, я быстро, одна нога здесь, другая там! Мы же с Любой… душа в душу три года… А сейчас она там умирает, а я здесь… Мне добираться-то всего ничего, за несколько дней обернусь, ее же эвакуировали как раз по соседству, можно сказать!

В груди не хватило воздуха, последние слова вылетели изо рта задушенным хрипом. Торопов умоляюще глядел на взводного, пытаясь разглядеть что-нибудь в непроницаемом выражении лица.