Командир особого взвода - Вадим Шарапов

Старшина Степан Нефедов, прихрамывая и чуть кривясь на правый бок, подошел к нему неслышно, мягко ступая по мерзлой траве, проглядывавшей из-под снега.

– Идите в расположение части, рядовой, – сказал он сухо и коротко. Смыслов тяжело глянул на него, провел огромной ладонью по своей голове.

– Шапку потерял, – растерянно сказал он. – Каптерщик загрызет, когда за новой приду… Товарищ старшина, а с нашими-то как?

– За ними сейчас похоронная команда отправлена, – отозвался Нефедов. – Потом все как положено. На снегу не бросим. Всех запишут, на всех наградные листы посмертно… Сам понимаешь. Давайте, отправляйтесь в свое расположение, и в санбат заглянуть тоже не помешает.

В его голосе скрежетало ржавое железо, и Смыслов только молча кивнул. Потом подхватил свой автомат, подозвал остальных, и весь десяток побрел через почерневшую поляну. Когда бойцы скрылись в лесу, Нефедов скрипнул зубами и присел перед телом Торопова.

– Товарищ старшина, – сержант Санька Конюхов, его бессменный помощник, подошел и встал рядом. – Степан Матвеич, там скоро приедут, я встречу?

Он осекся и отшатнулся, видя, как Степан вытаскивает из-за ворота толстого свитера связку оберегов.

– Товарищ старшина! Ты что?! Это же…

– Нишкни, Саня, – спокойно отозвался Нефедов, каменея спиной под комбинезоном. Отозвался так, что Конюхов осекся на полувдохе. – Я ему обещал.

– Нельзя же, – шепотом сказал Конюхов, белея лицом.

– Погляди лучше по сторонам, – посоветовал ему старшина. – Мое слово было сказано. Мое, понимаешь? Не сдержать – лучше сдохнуть сразу.

Конюхов коротко и яростно выругался чернейшими матюгами, но послушно отошел в сторону и присел на мерзлую кочку, внимательно поглядывая туда, куда только недавно ушли остатки взвода.

Нефедов выбрал из связки пластинку остро отточенного серебряного амулета и сорвал его с цепочки. Потом засучил левый рукав до локтя и опустился на колени. Не задумываясь, не мешкая ни секунды, не позволяя себе ни тени сомнения, старшина резанул себя лезвием амулета по предплечью и ладони левой руки. Яркая кровь потекла по коже, начала собираться в сложенной ковшиком ладони. В эту лужицу Степан бросил зашипевший амулет, и кровь вскипела, лопаясь алыми пузырями. Закрыв глаза, Нефедов положил ладонь правой руки на лоб мертвеца. Начал произносить Чужую Речь – слово за словом, чувствуя, как они режут губы, точно битое стекло. Он не позволял себе пошевелиться, дрогнуть, сместиться даже на миллиметр. Слова падали с его губ, и вокруг фигуры заструились дымные косы, свивавшиеся в мутный кокон, отгораживающий старшину от всего остального мира – живого и теплого.

Последнее слово сгорело на губах, и Степан Нефедов перевернул сложенную ковшиком ладонь. Кипящая кровь не долетела до мертвой груди – превратилась в розовый туман, истончившийся в воздухе.

Рядовой Андрей Торопов открыл дымные, неживые глаза. Их взгляд медленно нащупал лицо Нефедова, перекрестился с его зрачками. Старшина медленно поднялся и встал во весь рост.

– Вставай, товарищ боец, – сказал он просто. – Я тебе обещал.

Торопов смотрел на него долго, а потом вдруг как-то сразу оказался на ногах.

– Что со мной? – спросил он равнодушно. – Я умер?

– Выходит так, – спокойно ответил старшина особого взвода. – Но мое слово покрепче смерти будет. Я тебе обещал, что после боя ты к жене отправишься?

– Обещал, – согласился мертвый рядовой.

– Иди. Тебя никто не увидит, кроме нее. Попрощаешься – и все. Потом сам знаешь, куда.

– Наверно, знаю, – помолчав, сказал Андрей. – Разрешите идти?

– Разрешаю. Больше тебе ничьих приказов не выполнять.

Нефедов протянул руку, и рядовой Андрей Торопов медленно подал ему свою холодную ладонь.

– Спасибо, – сказал ему старшина. И левой рукой резко, изо всей силы оттолкнул Торопова прочь. Дымный кокон лопнул, и старшина, не удержавшись на ногах, повалился в снег. Он был один, рядом никого не было, только чернел протаявший до самой голой земли четкий круг, затянутый серым пеплом.

– Всё? – спросил Конюхов устало. – Узнай кто, за такое нас по головке не погладят…

– А кто узнает-то? – выдавил Нефедов, мучительно борясь с подкатывающей тошнотой. Он сплюнул на снег. Плевок был ярко-красным. Охнув от боли в боку, старшина подошел к лежащим в ряд убитым и поднял солдатский «сидор», сиротливо лежащий на пустом месте, между двумя бойцами.

– Это ж его вроде? – пробормотал старшина. Мешок был распорот сбоку – похоже, когтем. Из дырки высовывалась какая-то книга в серой бумажной обложке. Нефедов аккуратно потянул ее, раскрыл на середине.

– Николай Тихонов. «Песня об отпускном солдате»[16], – прочитал он вслух.

– Стихи, что ли? – удивился Конюхов.

– Да вроде… Тихонов. Не знаю, не читал такого, – сказал Степан, и вдруг его повело вбок. Чтобы устоять на ногах, он крепко ухватился за плечо сержанта.

– Я, похоже, ранен. Угораздило все-таки, – озадаченно сказал Нефедов. – Не вовремя.

Из леса, взрыкивая мотором, выезжал грузовик, покрытый брезентом.

– Посиди пока, Степан Матвеич, – озабоченно сказал Санька. – Я сейчас. Покажу им, что да как – и сразу вернусь.

Нефедов его не слушал. Он смотрел в небо.

– Вы узнали уже очень многое. Пожалуй даже, вы представляете собой нечто уникальное – за последние полвека такой объем информации, который вы получили на этих лекциях, не был доступен никому, кроме людей, которых можно было пересчитать по пальцам одной руки, – Ангела Румкорф вздохнула. – И даже на этой руке еще оставались бы свободные пальцы. Скажу честно, несколько раз меня посещала мысль – а не открываю ли я некую шкатулку Пандоры? Но знаете, что?

– Что? – спросила Дарья.

– Есть такой девиз, которым очень любят козырять всяческие чиновники, втыкая его куда попало. «Никто не забыт, ничто не забыто». Благородные слова, вот только очень часто они так словами и остаются. А я так не хочу.

Профессор Румкорф взяла кусок мела и крупными буквами написала на доске «Крымская наступательная операция».

– О чем вам говорят эти слова? – поинтересовалась она.

– Сорок четвертый год, апрель, – тут же ответил Иван Стабров. – Освобождение Крыма и Севастополя. В сорок втором немцы 250 дней потратили, чтобы Севаст взять. А в сорок четвертом нашим войскам понадобился всего месяц, чтобы очистить почти весь Крым.

– Верно. Хочу заострить ваше внимание именно на боях за Севастополь. Это была одна из самых тяжелых операций для Охотников, перед которой меркнет даже Кенигсберг. В Севастополе потери списочного состава спецподразделений, по некоторым сведениям – увы, неофициальным – достигли двух третей.