Ежевичная водка для разбитого сердца - Рафаэль Жермен

Я подумала было, вернувшись в пустую квартиру, срочно позвать на помощь Катрин или Никола. Но они ушли с Ноем к своим матерям, у которых был день рождения, и собирались остаться там до завтра. Катрин хотела переиграть, говорила мне, что может свернуть визит пораньше, но я отказалась. Их матери жили в Лорантидах[52], у Катрин не было водительских прав, а мне хотелось считать себя сильной и самостоятельной. Я все же поколебалась немного, но потом твердо решила им не звонить. Я не ребенок, без конца повторяла я Ти-Гусу и Ти-Муссу, между которыми легла, свернувшись клубочком, как только пришла. Я владею ситуацией, как большая.

Я обошла квартиру. Нашлась водка (много), сок (значит, не придется пить креветочный сорбет), диски с романтическими комедиями, сто раз виденными, штаны с пузырями на коленях, в которые я тут же влезла, и телефон для полной изоляции. Я отправила Катрин и Никола лживые сообщения, заверив их, что, хоть мне грустно и есть много чего им рассказать, в общем, все в порядке. Ни он, ни она, конечно, мне не поверили и ответили: «Звони в любое время», а потом сами несколько раз пытались мне дозвониться. В конце концов я ответила и сказала, что владею ситуацией и что немного одиночества пойдет мне на пользу.

«Ты хочешь побыть одна? – спросила Катрин. – Она хочет побыть одна», – сказала она Никола и передала ему трубку. «Жен, – сказал он. – Звони нам в любое время, хоть в три часа ночи, хорошо? Если захочешь. Если нет, мы оставим тебя в покое. Обещаю». Я чуть не разрыдалась. Его ласковый голос, то, что он так хорошо меня знал и уважал мое мазохистское желание упиваться своим горем в одиночестве, – все это растопило мое сердце. «Спасибо», – сказала я искренне. Флориан тоже пытался мне дозвониться, но о том, чтобы ответить, не могло быть и речи. Я хотела сохранить статус-кво, хотела посмаковать мое горе и мое смятение и ни за что, ни за что не хотела продолжать наш разговор…

Я расположилась на диване перед телевизором с большим стаканом водки, разбавленной каким-то оранжевым соком, коробкой носовых платков и обоими котами. «Я правильно сделала», – сказала я двум черным мордочкам, уставившимся на меня. И это было отчасти правдой. Я могла теперь оперировать реальными, хоть и болезненными фактами, и было в этой реальности что-то странно успокаивающее.

Я даже пришла через несколько часов в состояние эйфории под действием алкоголя, романтических комедий и долгих разговоров с котами и/или своим отражением в большом зеркале в прихожей, сводившимся, собственно, к одному: «Пошел на хрен, Флориан, я сама все решаю!» Стемнело, белые рождественские огоньки, которые Катрин повесила на окна еще в незапамятные времена праздников, освещали квартиру мягким успокаивающим светом, и мне казалось, будто я в коконе.

«Пошел на хрен, Флориан со своей долбаной Билли Джин», – повторила я невозмутимым котам, доедая завалявшийся в холодильнике чили-кон-карне[53]. И, чтобы проиллюстрировать свои слова совсем уж ясно, я взяла телефон и позвонила Максиму Блэкберну.

Чаша была огромная. И полная. Но мне очень хотелось пить. Стоя в какой-то сказочной реке, над которой склонялись ветви ивы, я жадно пила прямо из большой чаши. Я призывала утоление жажды прохладой чистой воды – ничего, казалось мне, не было сладостнее, чем пить ее. Но я пила, пила галлонами, и все без толку – жажда продолжала жестоко мучить меня.

Проснувшись наконец, я обнаружила, что пить хочется еще сильнее, чем во сне, но реки под ногами не было – и никакой чаши с прохладной водой поблизости не наблюдалось. Вдобавок чудовищно болела голова, а сердце, казалось, готово было выскочить из груди. Я провела рукой по лицу, пытаясь собрать воедино вчерашние воспоминания. Чили-кон-карне, водка, монологи перед зеркалом в прихожей и… я с трудом повернулась на смятых простынях: Максим.

Он спал рядом со мной, не издавая ни звука, и его безмятежное выражение и свежий цвет лица говорили о том, что он-то вчерашнее помнит. Я прикрыла глаза согнутой рукой в смутной и тщетной надежде, что, если я не буду видеть мир, он, быть может, забудет обо мне в ответ. Но коты, чье шестое чувство всегда срабатывало точно в момент моего пробуждения, уже влезли на одеяло, требуя пищи. Я хотела было подышать на них, в надежде отпугнуть (или мгновенно усыпить алкогольными парами), но Ти-Мусс уже стоял на груди Максима и старательно мял ее лапками.

– Нет… нет… Иди сюда, – прошептала я коту, как будто это могло возыметь хоть какое-то действие. Ти-Гус тем временем уже навис над моей головой и, сообщая о своем присутствии яростным мурлыканьем, тянулся лапкой к моему лицу.

– Эгей, малыш! – сказал Максим, проснувшись, и принялся щедро гладить Ти-Мусса, который тоже решил показать, на что способен по части мурлыканья. – Красавец, котик! Красавец! – Ти-Мусс не мог опомниться: за шесть лет похвальных усилий он так и не добился от Флориана ничего, кроме проявлений равнодушия, граничащего порой с раздражением.

– Привет… – робко сказала я (голосом, который был октавы на три ниже моего). Максим повернулся ко мне и широко улыбнулся. Один мой глаз был закрыт лапкой Ти-Гуса, но и в другом он мог прочесть весь мой конфуз.

– Ну, как оно утром? – спросил он, посмеиваясь.

– Надо ли отвечать?

Он покачал головой сокрушенно и весело, и я закрыла свободный глаз рукой.

– Ох, какой стыд… какой стыд…

– Да нет…

– Да, стыд… такой стыд, что дальше некуда!

Я помнила мой звонок, потом приход Максима – я открыла дверь и буквально набросилась на него со всей элегантностью и сдержанностью, на какие была способна после четырех? пяти? восьмидесяти коктейлей? Остаток вечера всплывал у меня в памяти урывками: неловко срываемая одежда, улыбка Максима, мои губы на его шее, наши сплетенные тела на…

– Ой, мамочки! – ахнула я. – Кэт и Нико вернулись?

– Не думаю…

– Надо срочно прибраться.

Мы трахались практически на всех поверхностях в квартире – отрывочные картинки в моем мозгу были бы (при других обстоятельствах) в высшей степени эротичными, но в моем нынешнем состоянии каждая била наотмашь. Стол в столовой – трах! Диван – трах! Рабочий стул Нико – трах! Стена перед большим зеркалом – трах!

– Ох, какой стыд… такой стыд, что ДАЛЬШЕ НЕКУДА! – повторила я и поднялась слишком быстро. – А-а-а… – простонала я и снова села.

– Да перестань, – сказал Максим, все еще смеясь.

– Ты что? Я звоню тебе в… не помню, в котором часу, зову в гости, я вдрызг пьяна, и…

– Эй! Разве похоже, что я жалуюсь?

– Нет, но… – Я легла на спину, отчего снова страшно заболела голова. – Ты, наверно, считаешь, что я последняя…

Я не закончила фразу, не в силах найти слово, которое отразило бы мою спутанную мысль.