Мать - Максим Горький

Она разливала чай и удивлялась горячности, с которой ониговорили о жизни и судьбе рабочего народа, о том, как скорее и лучше посеятьсреди него мысли о правде, поднять его дух. Часто они, сердясь, не соглашалисьдруг с другом, обвиняли один другого в чем-то, обижались и снова спорили.

Мать чувствовала, что она знает жизнь рабочих лучше, чем этилюди, ей казалось, что она яснее их видит огромность взятой ими на себя задачи,и это позволяло ей относиться ко всем ним с снисходительным, немного грустнымчувством взрослого к детям, которые играют в мужа и жену, не понимая драмы этихотношений. Она невольно сравнивала их речи с речами сына, Андрея и, сравнивая,чувствовала разницу, которой сначала не могла понять. Порою ей казалось, чтоздесь кричат сильнее, чем, бывало, кричали в слободке, она объясняла это себе:

«Знают больше - говорят громче…»

Но слишком часто она видела, что все эти люди как будтонарочно подогревают друг друга и горячатся напоказ, точно каждый из них хочетдоказать товарищам, что для него правда ближе и дороже, чем для них, а другиеобижались на это и, в свою очередь доказывая близость к правде, начиналиспорить резко, грубо. Каждый хотел вскочить выше другого, казалось ей, и этовызывало у нее тревожную грусть. Она двигала бровью и, глядя на всех умоляющимиглазами, думала:

«Забыли про Пашу-то с товарищами…»

Всегда напряженно вслушиваясь в споры, конечно не понимаяих, она искала за словами чувство и видела - когда в слободке говорили о добре,его брали круглым, в целом, а здесь все разбивалось на куски и мельчало; тамглубже и сильнее чувствовали здесь была область острых, все разрезающих дум. Издесь болыпе говорили о разрушении старого, а там мечтали о новом, от этогоречи сына и Андрея были ближе, понятнее ей…

Замечала она, что когда к Николаю приходил кто-либо израбочпх, - хозяин становился необычно развязен, что-то сладкое являлось на лицеего, а говорил он иначе, чем всегда, не то грубее, не то небрежнее.

«Старается, чтобы поняли его!» - думала она. Но это ее неутешало, и она видела, что гость-рабочий тоже ежится, точно связан изнутри и неможет говорить так легко и свободно, как он говорит с нею, простой женщиной.Однажды, когда Николай вышел, она заметила какому-то парню:

- Чего ты стесняешься? Чай, не мальчонка на экзаменте…

Тот широко усмехнулся.

- С непривычки и раки краснеют… все-таки не свой брат…Иногда приходила Сашенька, она никогда не сидела долго, всегда говориладеловито, не смеясь, и каждый раз, уходя, спрашивала мать:

- Что, Павел Михайлович - здоров?

- Слава богу! - говорила мать. - Ничего, веселый!

- Кланяйтесь ему! - просила девушка и исчезала. Порою матьжаловалась ей, что долго держат Павла, не назначают суда над ним. Сашенькахмурилась и молчала, а пальцы у нее быстро шевелились.

Ниловна ощущала желание сказать ей:

«Милая ты моя, ведь я знаю, что любишь ты его…» Но нерешалась - суровое лицо девушки, ее плотно сжатые губы и сухая деловитость речикак бы заранее отталкивали ласку. Вздыхая, мать безмолвно жала протянутую ейруку и думала:

«Несчастная ты моя…»

Однажды приехала Наташа. Она очень обрадовалась, увидевмать, расцеловала ее и, между прочим, как-то вдруг тихонько сообщила:

- А моя мама умерла, умерла, бедная!.. Тряхнула головой,быстрым жестом руки отерла глаза и продолжала:

- Жалко мне ее, ей не было пятидесяти лет, могла бы долгоеще жить. А посмотришь с другой стороны и невольно думаешь - смерть, вероятно,легче этой жизни. Всегда одна, всем чужая, не нужная никому, запуганнаяокриками отца - разве она жила? Живут - ожидая чего-нибудь хорошего, а ейнечего было ждать, кроме обид…

- Верно вы говорите, Наташа! - сказала мать, подумав. -Живут - ожидая хорошего, а если нечего ждать - какая жизнь? - И ласковопогладив руку девушки, она спросила: - Одна теперь остались вы?

- Одна! - легко ответила Наташа.

Мать помолчала и вдруг заметила с улыбкой:

- Ничего! Хороший человек один не живет - к нему всегда людипристанут…

Наташа поступила учительницей в уезд на ткацкую фабрику, иНиловна начала доставлять к ней запрещенные книжки, прокламации, газеты.

Это стало ее делом. По нескольку раз в месяц, переодетаямонахиней, торговкой кружевами и ручным полотном, зажиточной мещанкой илибогомолкой-странницей, она разъезжала и расхаживала по губернии с мешком заспиной или чемоданом в руках. В вагонах и на пароходах, в гостиницах и напостоялых дворах - она везде держалась просто и спокойно, первая вступала вбеседы с незнакомыми людьми, безбоязненно привлекая к себе внимание своейласковой, общительной речью и уверенными манерами бывалого, много видевшегочеловека.

Ей нравилось говорить с людьми, нравилось слушать ихрассказы о жизни, жалобы и недоумения. Сердце ее обливалось радостью каждыйраз, когда она замечала в человеке острое недовольство, - то недовольство,которое, протестуя против ударов судьбы, напряженно ищет ответов на вопросы,уже сложившиеся в уме. Перед нею все шире и пестрее развертывалась картинажизни человеческой - суетливой, тревожной жизни в борьбе за сытость. Всюду былоясно видно грубо-голое, нагло-откровенное стремление обмануть человека,обобрать его, выжать из него побольше пользы для себя, испить его крови. И онавидела, что всего было много на земле, а народ нуждался и жил вокругнеисчислимых богатств - полуголодный. В городах стоят храмы, наполненныезолотом и серебром, не нужным богу, а на папертях храмов дрожат нищие, тщетноожидая, когда им сунут в руку маленькую медную монету. Она и раньше видала это- богатые церкви и шитые золотом ризы попов, лачуги нищего народа и егопозорные лохмотья, но раньше это казалось ей естественным, а теперь -непримиримым и оскорбляющим бедных людей, которым - она знала - церковь ближе инужнее, чем богатым.

По картинкам, изображавшим Христа, по рассказам о нем оназнала, что он, друг бедных, одевался просто, а в церквах, куда беднотаприходила к нему за утешением, она видела его закованным в наглое золото ишелк, брезгливо шелестевший при виде нищеты.

И невольно вспоминались ей слова Рыбина: «И богом обманулинас!»

Незаметно для нее она стала меньше молиться, но все большедумала о Христе и о людях, которые, не упоминая имени его, как будто даже не знаяо нем, жили - казалось ей - по его заветам и, подобно ему считая землю царствомбедных, желали разделить поровну между людьми все богатства земли. Думала онаоб этом много, и росла в душе ее эта дума, углубляясь и обнимая все видимое ею,все, что слышала она, росла, принимая светлое лицо молитвы, ровным огнемобливавшей темный мир, всю жизнь и всех людей. И ей казалось, что сам Христос,которого она всегда любила смутной любовью - сложным чувством, где страх былтесно связан с надеждой и умиление с печалью, - Христос теперь стал ближе к нейи был уже иным - выше и виднее для нее, радостнее и светлее лицом, - точно он,в самом деле, воскресал для жизни, омытый и оживленный горячею кровью, которуюлюди щедро пролили во имя его, целомудренно не возглашая имени несчастном?друга людей. Из своих путешествий она всегда возвращалась к Николаю радостновозбужденная тем, что видела и слышала дорогой, бодрая и довольная исполненнойработой.