Мать - Максим Горький

- Скучно слушать его! - сказал тихо Игнат. - Это и один разуслышишь - не забудешь, а он всегда одно говорит!

- Тут в одном - все стиснуто… вся жизнь, пойми! - угрюмозаметил Рыбин. - Я десять раз слыхал его судьбу, а все-таки, иной раз,усомнишься. Бывают добрые часы, когда не хочешь верить в гадость человека, вбезумство его… когда всех жалко, и богатого, как бедного… и богатый тожезаблудился! Один слеп от голода, другой - от золота. Эх, люди, думаешь, эх,братья! Встряхнись, подумай честно, подумай, не щадя себя, подумай!

Больной качнулся, открыл глаза, лег на землю. Яков бесшумновстал, сходил в шалаш, принес оттуда полушубок, одел брата и снова сел рядом сСофьей.

Румяное лицо огня, задорно улыбаясь, освещало темные фигурывокруг него, и голоса людей задумчиво вливались в тихий треск и шелест пламени.

Софья рассказывала о всемирном бое народа за право на жизнь,о давних битвах крестьян Германии, о несчастиях ирландцев, о великих подвигахрабочих-французов в частых битвах за свободу…

В лесу, одетом бархатом ночи, на маленькой поляне,огражденной деревьями, покрытой темным небом, перед лицом огня, в кругувраждебно удивленных теней - воскресали события, потрясавшие мир сытых ижадных, проходили один за другим народы земли, истекая кровью, утомленныебитвами, вспоминались имена борцов за свободу и правду.

Тихо звучал глуховатый голос женщины. Как бы доходя изпрошлого, он будил надежды, внушал уверенность, и люди молча слушали повесть освоих братьях по духу. Они смотрели в лицо женщины, худое, бледное; перед нимивсе ярче освещалось святое депо всех народов мира - бесконечная борьба засвободу. Человек видел свои желания и думы в далеком, занавешенном темной,кровавой завесой прошлом, среди неведомых ему иноплеменников, и внутренне, -умом и сердцем, - приобщался к миру, видя в нем друзей, которые давно ужеединомышленно и твердо решили добиться на земле правды, освятили свое решениенеисчислимыми страданиями, пролили реки крови своей ради торжества жизни новой,светлой и радостной. Возникало и росло чувство духовной близости со всеми,рождалось новое сердце земли, полное горячим стремлением все понять, всеобъединить в себе.

- Наступит день, когда рабочие всех стран поднимут головы итвердо скажут - довольно! Мы не хотим более этой жизни! - уверенно звучал голосСофьи. - Тогда рухнет призрачная сила сильных своей жадностью; уйдет земляиз-под ног их и не на что будет опереться им…

- Так и будет! - сказал Рыбин, наклоняя голову. - Не жалейсебя - все одолеешь!

Мать слушала, высоко подняв бровь, с улыбкой радостногоудивления, застывшей на лице. Она видела, что все резкое, звонкое, размашистое,- все, что казалось ей лишним в Софье, - теперь исчезло, утонуло в горячем,ровном потоке ее рассказа. Ей нравилась тишина ночи, игра огня, лицо Софьи, нобольше всего - строгое внимание мужиков. Они сидели неподвижно, стараясь ненарушать спокойное течение рассказа, боясь оборвать светлую нить, связывавшуюих с миром. Лишь порою кто-нибудь из них осторожно подкладывал дров в огонь и,когда из костра поднимались рои искр и дым, - отгонял искры и дым от женщин,помахивая в воздухе рукой.

Однажды Яков встал, тихонько попросил:

- Подождите говорить…

Сбегал в шалаш, принес оттуда одежду, и вместе с Игнатом онимолча окутали ноги и плечи женщин. Снова Софья говорила, рисуя день победы,внушая людям веру в свои силы, будя в них сознание общности со всеми, ктоотдает свою жизнь бесплодному труду на глупые забавы пресыщенных. Слова неволновали мать, но вызванное рассказом Софьи большое, всех обнявшее чувствонаполняло и ее грудь благодарно молитвенной думой о людях, которые средиопасностей идут к тем, кто окован цепями труда, и приносят с собою для них дарычестного разума, дары любви к правде.

«Помоги, господи!» - думала она, закрывая глаза.

На рассвете Софья, утомленная, замолчала и, улыбаясь,оглянула задумчивые, посветлевшие лица вокруг себя.

- Пора нам идти! - сказала мать.

- Пора! - устало молвила Софья. Кто-то из парней шумновздохнул.

- Жалко, что уходите вы! - необычно мягким голосом сказалРыбин. - Хорошо говорите! Большое это дело - породнить людей между собой! Когдавот знаешь, что миллионы хотят того же, что и мы, сердце становится добрее. А вдоброте - большая сила!

- Ты его добром, а он тебя - колом! - тихонько усмехнувшись,сказал Ефим и быстро вскочил на ноги. - Уходить им пора, дядя Михаиле, покудане видал никто. Раздадим книжки - начальство будет искать - откуда явились?Кто-нибудь вспомнит - а вот странницы приходили…

- Ну, спасибо, мать, за труды твои! - заговорил Рыбин,прервав Ефима. - Я все про Павла думаю, глядя на тебя, - хорошо ты пошла!

Смягченный, он улыбался широкой и доброй улыбкой. Былосвежо, а он стоял в одной рубахе с расстегнутым воротом, глубоко обнажавшимгрудь. Мать оглянула его большую фигуру и ласково посоветовала:

- Надел бы что-нибудь - холодно! - Изнутри греет! - ответилон.

Трое парней, стоя у костра, тихо беседовали, а у ног ихлежал больной, закрытый полушубками. Бледнело небо, таяли тени, вздрагивалилистья, ожидая солнца.

- Ну, прощайте, значит! - говорил Рыбин, пожимая руку Софье.- А как вас в городе найти?

- Это ты меня ищи! - сказала мать.

Парни медленно, тесной группой подошли к Софье и жали ейруку молча, неуклюже ласковые. В каждом ясно было видно скрытое довольство,благодарное и дружеское, и это чувство, должно быть, смущало их своей новизной.Улыбаясь сухими от бессонной ночи глазами, они молча смотрели в лицо Софьи ипереминались с ноги на ногу.

- Молока не выпьете ли на дорогу? - спросил Яков.

- Да есть ли оно? - сказал Ефим.

Игнат, смущенно приглаживая волосы, заявил:

- Нету, - пролил я его…

И все трое усмехнулись.

Говорили о молоке, но мать чувствовала, что они думают одругом, без слов, желая Софье и ей доброго, хорошего. Это заметно трогало Софьюи тоже вызывало у нее смущение, целомудренную скромность, которая не позволилаей сказать что-нибудь иное, кроме тихого:

- Спасибо, товарищи!

Они переглянулись, точно это слово мягко покачнуло их.

Раздался глухой кашель больного. Угасли угли в горевшемкостре.

- Прощайте! - вполголоса говорили мужики, и грустное словодолго провожало женщин.

Они, не торопясь, шли в предутреннем сумраке по леснойтропе, и мать, шагая сзади Софьи, говорила:

- Хорошо все это, словно во сне, так хорошо! Хотят людиправду знать, милая вы моя, хотят! И похоже это, как в церкви, пред утреней набольшой праздник… еще священник не пришел, темно и тихо, жутко во храме, анарод уже собирается… там зажгут свечу пред образом, тут затеплят и -понемножку гонят темноту, освещая божий дом.