Ложная красота - Наталья Кочетова

Я закашлялся, попытался встать, но мощная рука снова впечаталась куда-то в район моего правого уха. В голове зазвенело, и я снова упал. А потом посыпались нескончаемые удары.

Я не пытался сопротивляться: этот амбал был в два раза больше меня. Я просто лежал в снегу, и чувствовал, как ломаются кости, лопаются сосуды и внутренние органы, как в горле клокочет горячая кровь. Как она заливает мое лицо, глаза, рот, не дает дышать и видеть. Краем сознания я замечаю, что кто-то выходит из-за двери, слышу Костин голос, я хочу сказать ему, чтобы он не смел приближаться, чтобы он ушел, спрятался, закрылся в доме и не высовывался, но у меня ничего не выходит. Челюсть, съехавшая куда-то в сторону, не двигается, из горла вырывается лишь булькающий звук, а после кашель, и мое сознание постепенно отключается, на глаза наползает темнота, и я перестаю чувствовать адскую боль в каждой клетке тела. Перед тем, как совсем отключиться, мне кажется, что я слышу звук полицейской сирены. Но, скорей всего, мне это только кажется. Скорей всего, это конец.

Полина

Я выплывала из забытия постепенно. Первый раз я очнулась всего на пару минут, с какой-то трубкой во рту, в палате стояли две женщины, я хотела попросить воды, но не смогла, тут же снова отключившись. Второй раз я пришла в себя, как оказалось уже на третьи сутки, увидела рядом с собой на соседней койке папу. Он лежал с закрытыми глазами, одетый в медицинскую сорочку, и из его руки торчала трубка, по которой медленно ползла бурая жидкость, направляясь к аппарату, стоящему сбоку. Я хотела отследить ее путь дальше, но сознание меня покинуло.

Только на следующие сутки я была в трезвом состоянии. Могла рассмотреть где я и что со мной. Из живота торчали трубки-дренажи, в вену по капельнице поступало лекарство. Ужасно хотелось пить, но мне не позволяли. Все питательные вещества, и в том числе вода, доставлялись через капельницы, а пить было нельзя. Мне было больно, иногда терпимо, иногда просто невыносимо. Тогда меня обезболивали морфием и я проваливалась в неприятное забытие. На пятый день мне разрешили пить по чуть-чуть. Мама наливала по капельке в крышку от бутылки и давала мне раз в час.

Жажда мучила меня постоянно. Ночи казались бесконечными. Я просыпалась каждые десять минут, меня мучили кошмары, и я уже не понимала где сон, а где явь. Мне то казалось, что за окном кто-то ходит, хотя палата была на третьем этаже, то виделись вспышки света из под кровати, то чудилось, что кто-то рядом разговаривает, говорит, что мне нужно куда-то идти. Иногда, после настойчивых просьб мне кололи снотворное, и тогда удавалось поспать.

Мое состояние улучшалось, но очень-очень медленно.

Мама почти все время была рядом. Отец появлялся по вечерам. Меня приходил проведать Глеб Николаевич, дважды заходила Рита. Второй раз даже с Сергеем.

Не появлялся только Игнат. Я ждала, очень ждала. Каждый раз с надеждой заглядывала за дверь палаты, но он не появлялся.

Через полторы недели меня перевели из реанимации в обычную палату и отдали телефон. Я тут же принялась звонить Игнату, но номер был недоступен. Я несколько раз спрашивала у мамы, не приходил ли он в больницу, не звонил ли ей, но она почему-то сразу опускала глаза, и либо переводила тему, либо, сославшись на срочные дела, быстро удалялась. Я не понимала, что происходит, но предчувствие чего-то плохого не покидало. Он не мог так просто взять и пропасть. С ним что-то случилось. Что-то плохое. Он бы не бросил меня. Он ведь обещал.

Вечером десятого дня родители пришли ко мне вдвоем. Мне уже позволено было пить бульон и кефир, и мама нанесла кучу бутылочек на выбор, наливая и переливая один стакан за другим, суетилась около моей постели.

— Мам, ты знаешь, где Игнат? — Спросила я в лоб. Я чувствовала, она что-то знает. Знает и скрывает, и я намерена была выяснить.

— Игнат? Ммм, это… — Мама притворилась, будто пытается вспомнить, и не понимает о ком я говорю.

— Да, мама, Игнат. Парень, у которого я тренировалась. Ты его видела. Ты его прекрасно знаешь. Я говорила о нем чуть ли не каждый день. Где он мама? Ты что-нибудь знаешь? — Начиная все сильнее раздражаться, я привстала на кровати, чтобы сесть ровнее, и тут же почувствовала тупую боль в животе.

Мама зашикала на меня и замахала руками, чтобы я не делала резких движений. Боковым зрением увидела, что папа сложил руки на груди, опустил голову и, будто пряча глаза, отвернулся к окну.

— Па-ап. — Повернув к нему голову, протянула я с подозрением.

Папа обернулся и посмотрел сначала на маму, потом на меня. Поджал губы и снова отвернулся.

— Пап, ну хоть ты… — С нажимом добавила я.

Папа вздохнул. Бросил на маму какой-то очень говорящий взгляд, понятный только им двоим, и сжал челюсть, снова опуская голову.

— Натворил дел твой Игнат. — Проворчал он еле слышно, не глядя на меня.

— Виктор! — Воскликнула мать, выпучив глаза. — Ну зачем это сейчас? Ей ни к чему лишние переживания, ей и так плохо, ты, что не видишь?

— Так, все, хватит. — Вскрикнула я, вставая с кровати. — Что вы от меня скрываете, говорите. Сейчас же!

Мама сделала большие глаза, видя, как я подорвалась, и с досадой стукнула папу кулаком в плечо, смотри мол, что ты натворил. Но папа не отреагировал, он медленно поднял на меня глаза и со вздохом сказал.

— Игнат в СИЗО, пока проводится досудебное расследование… по факту нанесения тяжких телесных повреждений…

Я застыла на месте с широко открытым ртом. Кровь отхлынула от лица, и мне резко поплохело.

— К-кому? — выдохнула я, зашатавшись. Мама охнула, и мигом оббежав кровать, подхватила меня под руку.

— Стасу Волкову, кому же еще. — Уныло ответил папа.

Я смотрела на него во все глаза, и не верила. Не может быть. Когда? Зачем? Как он узнал? Мама закудахтала что-то о том, что надо себя беречь, затарахтела "Полиночка, Полиночка", подвела меня к кровати и усадила. Я сморщилась от боли, и она запричитала еще сильнее.

— Как он узнал? — Тихо прошипела я сквозь сжатые зубы. — Мама, как он узнал?

Мама резко остановилась, вскользь взглянула на меня, и снова хотела сбежать, под предлогом — поговорить о чем-то с врачом, или что-то такое, но я схватила ее за руку. Я уже все понимала. Ее виноватый суетливый вид говорил красноречивее любых слов. — Это ты. — Протянула я. Это был не вопрос.

Мама застыла на месте, посмотрела на папу таким взглядом, будто и упрекала его, и искала поддержки одновременно, но тот отвел глаза, поджав губы. И она вскрикнула, в его сторону, не мне, а ему, так будто они спорили об этой ситуации уже не раз, но она так и не смогла его убедить в своей правоте:

— А что я должна была делать? Сидеть и смотреть, как моя дочь умирает, а этот мерзкий ублюдок ходит, как ни в чем не бывало?!

— Она не умирала. — Поморщился папа, как будто мама говорила полную чушь.