Пособие по укрощению маленьких вредин. Агрессия. Упрямство. Озорство - Юлия Щербинина

Кстати, та же самая – предупреждающая, охранительная, просвещающая – функция есть и у многих сказок. Не пить водицы из лужицы («Сестрица Алёнушка и братец Иванушка»); не открывать двери незнакомцам («Волк и семеро козлят»); не уходить далеко от дома («Гуси-лебеди») и многие другие.

В том же ряду стоят и столь популярные у детишек «страшные истории»[47] – про Красный Рояль, который засасывает в себя того, кто осмеливается играть на нём; про Гроб-на-Колёсиках, тайно приезжающий тёмной ночью за очередной жертвой; про Зелёные Пальцы и Чёрную Простыню, появляющиеся из ниоткуда, чтобы душить безвинных жертв…

Вот типичные образчики «страшилок» из повести Эдуарда Успенского, не только знаменитого детского писателя, но и собирателя детского фольклора.

«Это случается почти каждое лето то в одном, то в другом лагере. Вдруг мальчик пропадёт, вдруг найдут девочку без дыхания. Ищут, ищут, кто это сделал, и не находят. А ребята потом рассказывают, что над лагерем летала Чёрная Простыня, что она пыталась пролезть в одну палату, потом в другую, но её спугнули. Или говорят, что видели Красную Руку, летавшую за окном, она страшная и светится»…

В зарубежной литературе детские страшилки блистательно обыграны в фантастическом рассказе Роберта Шекли «Призрак–5»: против непонятного, но ужасного Ворчýчела нет никакого оружия, есть только одно средство спасения – спрятаться под одеяло.

Все эти леденящие кровь сюжеты и образы нацелены на то, чтобы как следует постращать, напугать, а то и шокировать. Страшилки становятся озорством в случае насильственного принуждения к их прослушиванию (есть специальный научный термин «принудительное информирование»). Здесь ужастики приобретают ещё и обидный, издевательский характер. Рассказчик самоутверждается за счёт более робкого, глумится над стыдливым, унижает впечатлительного.

Колёсико во рту; из красного пятна высовывается рука; белые перчатки исполняют на пианино траурную музыку; шторы задушили пустое место… Пугающие подробности, невообразимые сочетания образов наполняют детскую картину мира вполне реальными кошмарами…

Особо следует рассматривать ситуации, не имеющие вообще ничего общего ни с шалостью, ни с озорством, кроме внешних форм поведения. Ребёнком, который совершает нечто недозволенное, часто движут вовсе не злостные побуждения и никакая не вредность, а порой даже противоположные мотивы – отзывчивость, жалость, щедрость, желание помочь. Просто по малости лет он не ведает правильных способов и совершает ошибки. Путается, теряется, заблуждается.

Сравним, например, три весьма типичные ситуации.

В детском саду: спрятал одежду девочки в чужом шкафчике.

Дома: качался на шторах в отсутствие родителей.

В гостях: выпустил в унитаз аквариумных рыбок.

Конечно, вполне возможно, что все три случая есть не что иное, как самое настоящее озорство. Но всё же стоит вникнуть в обстоятельства (контекст) ситуации. Так, может статься, в первом случае мы имеем дело действительно с озорством, во втором – просто с шалостью (хотя, возможно, и с негативными последствиями), а вот третий сюжет – никакая не проказа, а наивная жалость: «пусть рыбки свободно плывут».

По этому поводу вспоминается бородатый анекдот.

Когда Бобби наконец явился домой, мать спросила его:

– Где это ты так долго был, мой милый?

– Мы, мамочка, играли в почтальонов, – отвечал сын. – Я разнёс письма по всем домам с нашей стороны, настоящие письма.

– А где ты их взял? – спросила мать с удивлением.

– Это те старые, перевязанные лентой письма, которые лежали у тебя в шкафу.

К тому же одна ситуация может быть оценена двойственно, с учётом сопутствующих условий и истинных намерений ребёнка. К примеру, съесть в полдник чужую булочку, уронить на ногу полное ведро соседу по песочнице, унести из магазина неоплаченную вещь – может быть и элементарной ошибкой, и злонамеренным проступком.

Вспоминаю здесь историю из собственного детства. Однажды в гостях у бабушки с дедом я нацарапала имена домочадцев на… венских стульях, которые были семейной реликвией. Никакого злого умысла – клянусь! – и в помине не было, просто меня посетила «гениальная», как тогда казалось, мысль: «облегчить» распознавание посадочных мест за столом, «чтобы не было путаницы». Конечно же, меня крепко отчитали за такой креатив…

Очень похожую историю (только с акцентом не на «пользе», а на «красоте») позже обнаружила в повести Ирмгард Койн «Девочка, с которой детям не разрешали водиться».

«Все стены сплошь я покрыла самыми замечательными картинками. Мы нашли лестницу, и Траутхен держала её. Я, как волшебник, переводила картинки даже на потолок. Никогда в жизни я ещё не видела такой красоты. И Траутхен тоже была в восторге. Но у меня было какое-то неприятное предчувствие. Я опасалась, что взрослые могут не понять, как это красиво, и поэтому взяла с Траутхен клятву ничего никому не говорить».

В момент надругательства над стульями у меня не было никаких дурных предчувствий – только довольство собой и упоение процессом. Но в этой сценке я живо узнала себя и очень смеялась. Ага, двенадцатилетнему хорошо смеяться над пятилетним! Вспоминается «Картонное сердце» Константина Сергиенко: «Знали бы два неразлучных кота, Умник и Проказник, что их „умная проказа“ окажется всего-навсего глупым безобразием!»…

Или вот такой реальный случай: две подружки-дошкольницы играли под столом на кухне, поочерёдно выскакивая оттуда с криками «биздяшка-говняшка», обращёнными к… маме одной из девочек, которая тут же, на кухне, готовила ужин. Со стороны инцидент выглядит вопиющим, но на поверку в этих словах не было оскорбления: малышки не понимали смысла произносимого, им нравился момент «общей тайны», «сговора против взрослого», а ещё – само звучание слов. (Вспомним философа В. В. Бибихина с его идеей Держателя Языка!)