Я взлечу - Энджи Томас

на встрече, – надеваю наушники и поднимаюсь.

– Хайп – мудак! – кричит Шена мне вслед.

Я оборачиваюсь.

– Чего?

– Он не имел права так себя вести на программе. У тебя вообще много сторонников. Я видела в твиттере комментарии от нескольких очень серьезных людей.

С тех пор как заварилась вся эта каша, я вообще в социальные сети не заходила. Когда тебя постоянно клеймят чем-то лживым, быстро надоедает.

– Спасибо.

– Пожалуйста, Бри. Мы с тобой.

«Мы» – это и Малик тоже. Раньше он сказал бы мне это сам. Если за него говорит его девушка, не особо-то он со мной.

Похоже, мы с ним уже никогда не помиримся.

– Спасибо, – бурчу я Шене, разворачиваюсь и бегу по ступенькам, пока они с Маликом не заметили, что у меня в глазах стоят слезы.

Плевать, что у меня, похоже, появился Кертис и что, быть может, через пару часов сбудутся все мои желания. Малик все еще не хочет меня знать, и это все еще больно.

Тридцать

Суприм привозит меня на студию. В сравнении с ней та, где я писала первую песню, похожа на выгребную яму.

Это бывший склад в Мидтауне. Довольно близко от школы. Парковка огорожена кованым забором, и мы проезжаем только после того, как Суприм представляется охране.

В приемной все стены завешаны золотыми и платиновыми табличками. Все светильники, похоже, из чистого золота, а еще тут есть невероятных размеров аквариум с яркими тропическими рыбками.

Суприм сжимает мои плечи.

– Ловорезка, у нас получилось! Вот оно, счастье!

И уже спокойнее говорит администратору, кто мы такие и с кем у нас назначена встреча. Я разглядываю таблички. Здесь записывали легендарнейшие песни и целые альбомы. Тетя Пуф здесь от пары названий бы в обморок упала.

Как-то неправильно, что я пришла сюда без нее.

А еще наврала маме. Я ей написала, что задержусь в школе на дополнительную подготовку к экзамену. Как только вернусь, сразу во всем признаюсь. Если все пойдет как надо, эта встреча изменит наши жизни.

Администратор ведет нас в дальнюю студию. Всю дорогу я тереблю завязки толстовки и вытираю ладони о джинсы. Капец как потеют. И живот крутит вместе с обедом. Хочется то ли блевануть, то ли бегом бежать в студию.

– Веди себя спокойно, – тихо говорит Суприм. – Просто записывай песню, как обычно, и все будет хорошо. В остальном положись на меня.

В остальном?

– В каком еще остальном?

Он только с улыбкой хлопает меня по спине.

Администратор открывает последнюю дверь по коридору, и, клянусь, я забываю, как дышать. За дверью настоящий рай.

Ладно, я сильно преувеличиваю, но если небесные врата существуют, то для меня они только что открылись. Мы входим в студию. Не чей-то сарай с кучкой неплохой аппаратуры, а настоящую профессиональную студию. Я вижу пульт с сотнями кнопок, встроенные в стены огромные колонки и большое окно кабинки для записи. Это вам не микрофон в углу, а настоящая акустическая будка, и микрофон тоже профессиональный.

В дверях Суприму жмет руку пожилой белый мужчина в поло, джинсах и бейсболке.

– Кларенс! Давно не виделись!

Кларенс? Какой еще Кларенс?

– Да уж, давненько, Джеймс, – отвечает Суприм.

– Ага, – говорит, очевидно, Джеймс. Потом берет мою ладонь в свои: – А вот и наша звезда. Я Джеймс Ирвинг, владелец студии «Вайн Рекордс». Рад знакомству, Бри.

Охренеть.

– Я про вас слышала.

Он приобнимает меня за плечи и показывает татуированному латиноамериканцу за пультом и белой женщине с хвостом.

– А она мне уже нравится! Слышала обо мне! – фыркает он. Суприм и остальные тоже смеются – только после него.

Джеймс располагается на кожаном диване на другом конце комнаты.

– Это Лиз, мой главный менеджер по новым талантам, – представляет он женщину. Та кивает мне. – Бри, ты не представляешь, как я рад, что ты согласилась дать мне посмотреть, как ты записываешь. Очень, очень рад. По тому, как музыкант работает, о нем можно кучу всего узнать. Я столько гениев на своем веку повидал и все равно каждый раз охреневаю.

Он быстро-быстро тараторит, я едва поспеваю за его мыслью. У Суприма, похоже, с этим никаких проблем.

– Чел, – говорит он, – в натуре, сегодня ты увидишь охрененную тему. Феноменальную!

Чего это он так заговорил? На него не похоже.

– Да я верю. Бри, мы все послушали передачу с твоим участием, – продолжает Джеймс. – Песню я еще раньше приметил, но передача – она решила все, правду говорю. Больше крутых рэперов я обожаю только крутых рэперов, о которых все говорят.

– О да, чувак, – отвечает за меня Суприм. – Мы с ходу прочухали, что Хайп будет выводить малявку на скандал. Я ей и говорю, чем больше она поднимет шума, тем лучше, понимаешь?

Джеймс делает большой глоток из стакана.

– Я всегда говорил, Кларенс, ты чертов гений. До сих пор помню, что ты провернул с Ловорезом. Этот парень мог бы так далеко пойти… Какая страшная трагедия. Я всегда говорю, читай про уличные разборки, но сам в них не лезь. Можно вести себя как последний бандюга, но быть им необязательно.

Все мышцы сводит судорогой.

– Папа не был никаким бандюгой.

Мой голос звучит так холодно и напряженно, что все замолкают.

Суприм пытается выставить это шуткой и хохочет, но его смех звучит натянуто. Он до боли сжимает мое плечо.

– Горе такая штука, брат, время не лечит, – объясняет он Джеймсу.

Я вырываюсь. Не надо меня оправдывать. Я сказала правду.

Но Джеймс принимает его слова за чистую монету.

– Понимаю. Иисусе, даже представить не могу, сколько вам там, в плохих районах, приходится пережить.

Да мне просто не нравится, когда о моем отце говорят всякую чушь. Нахрена объяснять это тем, что я из плохого района?

В дверь стучат, и к нам заглядывает администратор:

– Мистер Ирвинг, второй гость прибыл.

– Впускай, – говорит Джеймс и показывает то же самое рукой.

Администратор открывает дверь полностью, и заходит Ди-Найс.

Он дает пять Суприму, жмет руку Джеймсу и, переложив папку из-под мышки под другую руку, приобнимает меня.

– Как жизнь, малышка? Готова писать?

– О да, готова, – отвечает Суприм.

Ди-Найс помахивает папкой.

– Я все написал.

Значит, у нас совместная песня? Окей, кайф.

– Блин, а я торможу, – отвечаю я. – Пока не решила, что из своих задумок буду делать. Мне бы минут двадцать, я все напишу…

Суприм смеется, и за ним смеются остальные.

– Не надо, малышка, Ди все тебе написал.

Так, стоп. Тайм-аут.

– В смысле?

– Я уже слышал бит, – объясняет Ди-Найс. – Вчера все написал. И твои куплеты, и припев тоже.

– Он уже дал мне послушать, – говорит Суприм. – Говорю тебе, это огнище.

Джеймс радостно хлопает в ладоши.

– О да!

Так, стоп, пауза, шаг назад, притормозите, все дела.

– Но я сама себе пишу тексты.

– Да ладно, – отмахивается Суприм, как будто я его, скажем, о самочувствии спросила. – Ди уже все за тебя сделал.

Он меня что, не слушает?

– Я сама за себя все сделаю!

Суприм снова хохочет, но в этот раз в его смехе не слышно веселья. Кажется, он из-под очков всматривается всем в лица.

– Слыхали? Она сама за себя! – И без тени улыбки повторяет мне: – Я же сказал, Ди уже все сделал.

Ди-Найс отдает мне папку.

У меня песни обычно выглядят как тетрадный листок, хаотично исписанный рифмованными каракулями. Ди-Найс все распечатал. Куплеты, припев, переходы. Он даже вступительное слово мне написал, как будто я не могу просто встать к микрофону и сама что-то сказать.

Что происходит?

А потом я вчитываюсь, и это просто какое-то говнище.

– Я хреначу разрывными, врагу не будет мало, – бормочу я и сама не верю, что это произносят мои собственные губы. – Меня в гетто кличут Месячными, все от меня текут… алым?

Да они что, издеваются?

– Скажи, огонь? – говорит Суприм.

Угу, адское пламя. Я почему-то вспоминаю мелкоту из «Кленовой рощи». Когда они читали мне строчки из «Я взлечу», мне было как-то не по себе. Я-то знала, что хотела сказать, но правильно ли поняли они?

А вот от мысли, что эти шестилетки будут твердить какое-нибудь «все от меня текут алым», меня начинает тошнить.

– Я не буду это записывать.

Суприм снова изображает смех без грамма веселья, а за ним фыркают остальные.

– А я говорил, Джеймс, у малявки острый язычок, – говорит он.

– Ты же меня знаешь, я люблю дерзких чернокожих девчонок, – отвечает Джеймс.

Что за хрень?