Я взлечу - Энджи Томас

– Можно постоять за себя, не позорясь! – отвечает он. – Сперва видео в инстаграме[12], теперь это. В кого ты превратилась?

И этот человек – мой брат? Выглядит похоже, но говорит совсем иначе.

– Ты меня даже не поддержишь? – почти шепотом спрашиваю я. – За что ты так на меня зол?

Он чуть не швыряет в меня шваброй.

– Да я задолбался рвать ради тебя жопу! Я таскаюсь на эту работу, беру лишние смены, чтобы у тебя была еда! А ты берешь и просираешь все свои шансы хоть кем-то стать просто потому, что не можешь хоть разок прикусить язык!

– Я просто пытаюсь выбраться из нищеты! – Мой голос дрожит, но все равно выходит очень громко.

Из глаз Трея уходит злость, и я наконец узнаю взгляд моего старшего брата.

– Бри…

– Трей, я устала! – Глаза щиплет от слез. – Устала не понимать, что будет дальше. Устала бояться! Хватит!

Шаркают шаги, и меня крепко обнимают. Я утыкаюсь лицом Трею в рубашку. Он гладит меня по спине.

– Не сдерживайся.

Я кричу до боли в горле. Я уже лишилась тети Пуф. Не знаю, не лишусь ли мамы. Сегодня меня лишили достоинства и самообладания, и кто знает, что теперь будет. Я лишилась всего! И теперь лишаюсь последней воли к тому, чтобы искать выход.

Трей отводит меня на задворки кухни, в свой закуток. Иногда я захожу к нему на работу и застаю его там: он сидит на полу, втиснувшись между холодильником и дверью кладовки. Говорит, что только там можно побыть в тишине и покое.

Трей садится на пол и помогает мне сесть рядом. Я кладу голову ему на колени.

– Прости, что я для тебя обуза.

– Обуза? – переспрашивает Трей. – С чего ты взяла?

Да я всю жизнь это вижу. Когда Джей было плохо, она отсиживалась у себя по нескольку дней. Трей тогда не мог дотянуться до некоторых кухонных шкафчиков, но всегда следил, чтобы у меня была еда, расчесывал мне волосы и одевал в садик. Ему было десять. Это была вообще не его забота! Потом, когда мы жили у дедушки с бабушкой, он продолжал обо мне заботиться: каждый день читал мне перед сном, водил в школу и забирал. Если мне снились кошмары, где снова стреляли в отца, Трей прибегал ко мне, успокаивал и помогал снова заснуть.

Он стольким ради меня пожертвовал! Теперь я обязана преуспеть, чтобы он мог жить полной жизнью.

– Ты всегда обо мне заботился, – говорю я.

– Да, Капелька, потому что я так хотел. Ты не обуза. Ты самый ценный дар.

Дар – одно слово, один слог. Не знаю, с чем его рифмовать, – никогда не думала, что так могут назвать меня.

Вдруг во мне как будто отпирается какой-то отсек, и все накопленные слезы льются по щекам.

Трей стирает их пальцами.

– Тебе нужно чаще плакать.

– Доктор Трей снова в здании, – фыркаю я.

– Ну правда. Бри, слезы не признак слабости, а даже если и так, в этом нет ничего зазорного. Признать свою слабость может только очень сильный человек.

Я поднимаю глаза.

– Звучит как фразочка Йоды.

– Не, Йода бы сказал: «Слабости признание сила есть». – Трей целует меня в щеку с громким влажным чмоком.

Я тут же вытираюсь, ощущая на себе его слюну.

– Извращенец! Сажаешь на меня своих бактерий!

– Ну раз ты настаиваешь… – Он снова чмокает меня в щеку, еще громче и мокрее. Я ерзаю, уворачиваясь, но, не буду врать, хохочу во все горло.

– Капелька, – улыбается Трей, – ты говоришь, что я столько для тебя сделал… Но на самом деле ты сделала для меня не меньше. Я вспоминаю, через что мы с тобой прошли, и понимаю, что, будь я один, я бы кончил как тетя Пуф.

Точно. Тетя Пуф же говорила, что пошла к ПСам потому, что больше у нее никого не было. Теперь она сядет в тюрьму, и рядом снова никого не будет. Я раньше и не задумывалась, что Трей мог бы пойти по ее дорожке и вместо диплома получить справку о судимости. Конечно, их жизни сложились по-разному по миллиону причин, но он так говорит, как будто все дело во мне.

Может, я не виновата, что не смогла спасти тетю. Может, это она должна ради меня спастись.

Должна была, но не смогла.

– Ее теперь надолго посадят, да? – спрашиваю я.

– Боюсь, что так.

– Что будем делать?

– Жить, – отвечает Трей. – Конечно, ей нужна будет поддержка, и мы ее не бросим, но, Бри, не забывай, это был ее собственный выбор. Она понимала, что этим может кончиться, и все равно делала то, что делала. Никто не виноват, кроме нее самой, и точка.

Дверь кухни приоткрывается, и к нам заглядывает Кайла.

– Трей, прости, что отрываю, но Сэл просит помочь с прилавком.

Я понимаю намек и убираю голову с колен брата. Трей встает и ставит на ноги меня.

– Не езди больше на радио, ладно? – просит он. – Один диджей у меня в списке уже есть.

– Что за список?

– Список тех, кому надо надрать жопу. Увижу его на улице – и ему хана.

Он чмокает меня в щеку, а я смеюсь. Он может на меня злиться, может орать, я могу страшно его разочаровать – он все равно меня поддержит.

Двадцать девять

Утром в понедельник я стучу в дверь маминой спальни.

Я давно уже встала. Оделась, поела хлопьев, даже прибрала у себя. Джей так и не вышла.

Раз, другой – никакого ответа. Я стучу снова, громче, и сердце тоже стучит о ребра. Еще два раза – и из-за двери доносится слабое: «Чего?»

Я медленно приоткрываю дверь. Не пахнет. Да, странно входить к маме и принюхиваться, но я еще помню, чем воняло в ее комнате, когда ей было плохо. Тухлыми яйцами и горелой пластмассой. Так пах кокаин.

Комната скрыта тьмой: свет не горит, шторы наглухо закрыты. Но я различаю на кровати, под грудой белья, бугорок – маму.

– Просто решила попрощаться, – говорю я. – Скоро приедет школьный автобус.

– Иди сюда.

Я осторожно подхожу к кровати. Из-под одеяла высовывается голова Джей. Половина ее волос лежит под шелковым чепчиком. Он давно сполз набок, и Джей, похоже, было слишком на все плевать, чтобы его поправить. У нее красные опухшие глаза, на тумбочке и у подушки валяются скомканные салфетки.

Она поднимает руку и перебирает пальцами лохматые волосы у меня на лбу.

– Отрастают, скоро будем переплетать косы. Ты поела?

Я киваю.

– Тебе чего-нибудь принести?

– Не надо, но спасибо за заботу.

Мне столько всего нужно ей сказать, но я не знаю как. Как вообще говорят матери, что боятся снова ее потерять? Насколько это эгоистично – говорить: «Будь в порядке, я без тебя не справлюсь»?

Джей гладит меня по щеке.

– Все нормально.

Ну правда, мамы умеют читать мысли.

Джей садится и притягивает меня к себе. Я сажусь на край кровати.

Она обнимает меня со спины, целует в затылок и кладет подбородок мне на плечо.

– Последняя пара дней была тяжелой, – тихо признается она. – Но я справляюсь. Просто взяла передышку. Подумываю завтра съездить к Пуф. Хочешь со мной? Как раз после подготовки к ACT и поедем.

Я киваю.

– Мистер Кук не звонил?

То собрание было больше недели назад, и он так ничего и не сказал насчет ее резюме. Я понимаю, что это недолгий срок, но дни в последнее время тянутся как годы.

– Нет, – вздыхает Джей. – Наверно, ребятам из управления образования не нужна бывшая наркоманка. Но все будет хорошо. Нужно только верить.

– А с тобой точно все будет хорошо?

Такие вопросы я задавала в пять лет. Я и чувствую себя точь-в-точь как тогда. Помню, как сидела у нее на кровати, смотрела в ее красные, мутные от наркотиков глаза и ждала ответа на этот самый вопрос. А где-то через день она отвезла нас с Треем к дедушке с бабушкой.

Услышав вопрос, она будто каменеет и отвечает только через несколько секунд:

– Я справлюсь. Обещаю, – и подкрепляет обещание поцелуем в висок.

Когда я выхожу ждать автобус, мама уже встала и одевается.

Я знаю, она старается ради меня. Пытается быть сильной, чтобы мне было спокойнее.

Я сажусь на бордюр, надеваю наушники и нажимаю «перемешать». Играет Apparently Джей Коула. Я вместе с ним читаю про то, через что прошла его мать. А потом идет строчка: «Пусть