Когда кончится нефть и другие уроки экономики - Константин Сонин

Раздел может проходить по самым разным признакам. Работа Уильяма Истерли из Нью-Йоркского университета и Росса Левина из Университета Брауна основана на данных “Атласа народов мира”, выпущенного в СССР в 1964 году и опирающегося в основном на данные о языках. А в исследованиях этнического разделения и поляризации в Америке данные о языках не использовались вовсе: две важнейшие этнические группы, белые и чернокожие, говорят на одном языке. В США большую роль играет другой признак. Это страна с одним из самых высоких уровней религиозной фракционализации в мире. Не в последнюю очередь благодаря разнообразию религий в Америке наблюдается устойчивая зависимость: чем выше в стране уровень религиозной фракционализации, тем выше доходы и темпы роста.

Если проводить этнические границы не по языкам, а по расовому происхождению и цвету кожи, то внутри Америки, на уровне городов и графств, чем разнообразнее этнический состав, тем меньше местный бюджет – в том числе объем расходов на образование. При этом зарплата муниципальных служащих в этих городах выше. На уровне штатов чем разнообразнее религиозный и этнический состав, тем меньший приоритет для их жителей имеет высшее образование. Неудивительно, что в этих штатах ниже доля ребят, успешно оканчивающих среднюю школу.

То же самое наблюдается и за пределами развитых стран. В более этнически неоднородных округах Кении расходы на школьное образование ниже, чем в округах с более равномерным национальным составом. Что в странах с большим этническим разнообразием госорганы менее эффективны – неудивительно. В развивающихся странах коррупции тем больше, чем больше национальностей там проживает. Фил Кифер (тот самый экономист, который объяснял смысл рейтингов) и Филипп Нак, знаменитые специалисты по экономике развития из Всемирного банка, находят, что чем разнообразнее этнический состав, тем меньше доверия между жителями страны в целом[65]. А доверие можно измерить не только с помощью опросов, но и собирая данные о количестве общественных организаций и клубов, в которых состоит человек, и даже о местном телефонном трафике.

Бену Олкену из Гарварда удалось найти некоторые доказательства влияния этнической разобщенности на коррупцию. В его исследовании показано, что, во-первых, в этнически неоднородных деревнях больше жалуются на коррупцию, а во-вторых, коррупции там на самом деле меньше, чем в этнически однородных деревнях. И все же это пока единственная работа такого рода. Этническая неоднородность, как правило, имеет негативные последствия. Может быть, Южная и Центральная Ява, где Олкен проводил свои исследования – сначала опросы, а потом измерение реальных результатов, – какое-то особенное место?

Имущественное неравенство – очень неприятная вещь. Этническая разобщенность – постоянный источник напряжения. Однако самая сложная ситуация складывается тогда, когда эти два фактора действуют одновременно. То есть, условно, когда имеются не только богатые и бедные, белые и черные, но и богатые белые, бедные белые, богатые черные и бедные черные. Когда люди в городе, области, стране разделены просто в соответствии с имущественным уровнем, механизм, который препятствует росту, выглядит так. И малоимущее большинство, и состоятельная элита пытаются установить неэффективный уровень перераспределения, или, другими словами, уровень обеспечения общественных благ – образования, здравоохранения, безопасности. Если этот выбор определяют богатые, налоги оказываются слишком низкими, если бедные – слишком высокими. А когда речь идет не о налогообложении экономической деятельности индивидов, а о распределении “приза” – природных ресурсов (например, нефти в Нигерии или алмазов в Руанде), то конфликт становится совсем разрушительным.

В случае же, когда категорий четыре (богатые белые и так далее) или больше, возникает еще больше проблем. Иногда состоятельное белое меньшинство может поддерживать неэффективно низкий уровень налогов (и, значит, низкий уровень обеспечения общественных благ), опираясь одновременно на поддержку бедных белых, разыгрывая этническую карту, и поддержку богатых черных, в чьих экономических интересах политика низких налогов[66]. При этом бедные черные фактически исключены из процесса, определяющего экономическую политику, и все больше склонны видеть основных обидчиков в “национально чуждом” богатом меньшинстве. Так, израильская политика, направленная на создание палестинских “стейкхолдеров мирного развития” – слоя палестинцев, чье благосостояние напрямую связано с туризмом и торговлей, иными словами, миром и отсутствием терактов, – одновременно создавала еще больший слой палестинцев, чувствующих и классовую, а не только этническую ненависть. “Избирателей ХАМАС”, одним словом.

Казалось бы, чего проще: национальное разнообразие влечет раздробленность правительства, неспособность разных фракций договориться и эксплуатацию ловкими политиками этой неспособности. Однако экономическая политика плоха и в тех странах, где, несмотря на большую национальную разнородность, у власти находится одна этническая группировка. Дело в том, что возможность проводить границы симпатий у граждан по этническим линиям есть у политиков всегда. Этнические конфликты могут уходить корнями в глубь веков, но это не значит, что они сами по себе определяют политическое поведение индивида. Заставить гражданина видеть все в “национальном свете” – это то, что пытаются сделать и диктаторы, управляющие по принципу “разделяй и властвуй”, и демократические политики. Есть исследователи, которые считают, что даже разделение на хуту и тутси, приведшее в конце прошлого века к одному из самых кровавых конфликтов в африканской истории, было изначально чисто политическим: его придумала бельгийская колониальная администрация, чтобы облегчить управление колонией.

Гарвардские экономисты Эд Глейзер и Андрей Шлейфер описали общую тактику политиков, избиравшихся в мэры американских городов и в президенты африканских стран в XX веке[67]. Опираясь на одну этническую группу – ирландцев в Бостоне или чернокожих в Детройте, – они в буквальном смысле выдавливали другие этнические группы из своих городов, уменьшая таким образом количество избирателей, которые поддерживали их оппонентов. Глейзер и Шлейфер назвали эту стратегию “эффектом Керли” по имени бостонского мэра, прославившегося в первой половине ХХ века. Впрочем, эффект мог бы носить имя Колемана Янга, мэра Детройта, опиравшегося в политике на беднейших черных избирателей, или даже зимбабвийского президента Роберта Мугабе, с успехом выдавливавшего из своей страны белых фермеров. О том, что такая политика всякий раз приводила к экономическому упадку, можно, наверное, и не говорить.