Крошка Доррит. Книга вторая - «Богатство» - Чарльз Диккенс

Джон Эдвард Нэнди, весьма польщенный, тотчасже засеменил в лавку, исполнять данное ему поручение. Теперь миссис Плорнишмогла без помехи беседовать с мистером Панксом: она до смерти боялась говоритьпри старике о денежных делах, чтобы какое-нибудь неосторожное признание непобудило его снова сбежать в работный дом.

— На торговлю-то, правда, обижаться не приходится,— сказала миссис Плорниш, понизив голос, — от покупателей отбою нет. Все быхорошо, сэр, кабы не кредит.

Упомянутое обстоятельство, весьмачувствительное для всех, кто имел финансовые дела с обитателями ПодворьяКровоточащего Сердца, было изрядным камнем преткновения в торговле миссисПлорниш. Когда мистер Доррит помог ей вступить на путь коммерции, КровоточащиеСердца выказали готовность поддержать ее на этом пути с энтузиазмом, делавшимчесть человеческой натуре. Признав, что она, так долго принадлежавшая к ихсреде, вправе рассчитывать на их дружбу, они великодушно обязались делатьпокупки только у нее и, что бы ни случилось, не оказывать покровительстваконкурирующим предприятиям. Движимые этими благородными побуждениями, они дажестали покупать подчас кое-какие деликатесы из разряда бакалеи и молочныхпродуктов, на которые раньше и не глядели, — оправдываясь друг перед другомтем, что идут на это единственно, чтобы удружить соседке и приятельнице; а длякого же и идти на жертвы, как не для соседей и приятелей? Благодаря всему этомуторговля шла пребойко, и запасы товару в лавке исчезали с необыкновенной быстротой.Словом, если бы только Кровоточащие Сердца платили за свои покупки, дела миссисПлорниш находились бы в самом процветающем ее стоянии; но так как они всезабирали в долг, графа прибылей в книгах предприятия оставалась поканезаполненной.

Слушая миссис Плорниш, мистер Панкс всесильней и сильней ерошил себе пятерней волосы, — так что сделался похож надикобраза; но тут вдруг старичок Нэнди приотворил дверь хижины и с таинственнымвидом позвал дочь и гостя посмотреть на мистера Баптиста, который ведет себякак-то странно, словно бы напугался чего-то. Все втроем они вышли в лавку и вокно увидели мистера Баптиста, очень бледного и взволнованного, который какбудто разыгрывал сложную и непонятную пантомиму. Для начала он спрятался наступенях, ведущих в Подворье, и, с опаской высовывая голову из-за угла лавки,тревожно и внимательно вглядывался сперва в один конец улицы, потом в другой.Покончив с этим осмотром, он выбрался из своего убежища и быстрым, решительнымшагом пошел по улице, как будто уходя совсем; но вдруг повернулся и так жебыстро и решительно зашагал в обратную сторону. Однако, отойдя не дальше, чем впервый раз, круто свернул за угол и исчез из виду. Смысл последнего маневрастал ясен только тогда, когда он неожиданно ворвался в лавку, вынырнув снизу,из Подворья: он, видно, кружным и извилистым путем добрался до него с другойстороны — со стороны завода Дойса и Кленнэма — и бегом бежал через весь двор.Он сильно запыхался (что и не удивительно), и сердце у него, должно быть,колотилось чаще дверного колокольчика, который он растревожил, с маху захлопнувза собой дверь.

— Эй, что такое? — воскликнул мистер Панкс. —Альтро, приятель! Что случилось?

Мистер Баптист, он же синьор Кавалетто,понимал теперь по-английски не хуже самого мистера Панкса, и даже вполне сносномог выражать свои мысли на этом языке. Но миссис Плорниш настаивала наисполнении обязанностей переводчика с извинительным тщеславием лингвистки,которой ее познания позволяли считать себя почти итальянкой.

— Его хотеть знать, — сказала миссис Плорниш,— что не есть хорошо.

— Идемте в Счастливый Уголок, padrona[34], —возразил мистер Баптист, принимаясь трясти указательным пальцем правой руки, стаинственным и многозначительным видом. — Идемте туда.

Миссис Плорниш гордилась званием padrona,относя его не столько к своему положению хозяйки дома, сколько к своемумастерскому владению итальянским языком. Она охотно вняла просьбе мистераБаптиста, и все присутствующие перешли в хижину.

— Его думать вы испугаться, — продолжаламиссис Плорниш, давая новый вариант перевода, что для нее никогда непредставляло ни малейшего затруднения. — Чего случиться? Говорите падрона.

— Я rincontrato — встретил одного человека, —сказал мистер Баптист. — Это был он.

— Он? Кто такая он? — спросила миссис Плорниш.

— Дурной человек. Самый дурной. Я надеялся,что никогда больше его не встречу.

— Почему вы знать он дурной? — спросила миссисПлорниш.

— Неважно почему, padrona. Знаю, вот и все.

— Его видеть вас? — спросила миссис Плорниш.

— Нет. Кажется, нет. Я надеюсь, что нет.

— Он говорит, — великодушно перевела миссисПлорниш отцу и мистеру Панксу, — что встретил одного дурного человека, но этотдурной человек, кажется, не видел его. А почему, — спросила миссис Плорниш,снова переходя на итальянский язык, — почему вы хотеть, чтобы дурной человеквас не видеть?

— Добрейшая padrona, — взмолился предмет еезаботливых попечений, — пожалуйста, не спрашивайте меня. Говорю вам опять:неважно почему. Я боюсь этого человека. Я не хочу, чтобы он узнал меня. Я нехочу встречаться с ним — никогда, никогда! И не будем больше говорить об этом,прекраснейшая. Не надо.

Предмет этот, видимо, был настолько неприятенему, что от его обычной веселости не осталось и следа; и миссис Плорниш ненастаивала, тем более что чайник уже кипел на огне в камине. Но хоть она и незадавала больше вопросов, любопытство ее было возбуждено в высшей степени, —равно как и у мистера Панкса, который с самого появления маленького итальянцапыхтел, точно локомотив, с натугой тянущий в гору перегруженный поезд. Назаднем плане группу дополняла Мэгги, давно сменившая свой убогий наряд наплатье получше, сохранив, однако, пристрастие к чудовищным чепцам; онаприслушивалась к разговору с разинутым ртом и вытаращенными глазами, да так ипозабыла вернуть то и другое в нормальное состояние, когда разговор на самоминтересном месте оборвался. Одним словом, никто больше не заговаривал об этомпредмете, но все, как видно, думали о нем, не исключая обоих юных Плорнишей,которые ужинали с таким нерешительным видом, как будто сомневались, стоит ливообще есть хлеб с маслом, когда вот-вот может появиться худший из людей исъесть их самих. Мистер Баптист под конец повеселел немного, однако по-прежнемусидел, забившись между окном и дверью, хотя это не было его обычное место. Прикаждом дребезжанье колокольчика он вздрагивал и осторожно заглядывал в лавку,приподняв уголок занавески, но пряча за нею лицо — как будто опасался, чточеловек, внушивший ему страх, выследил его с чутьем свирепой ищейки, как он никружил и ни петлял.