Семмант - Вадим Бабенко

После я отметил и еще кое-что: Семмант освободился от долгосрочных активов. Консервативные бумаги остались в прошлом, теперь он вкладывал только в то, что может дать скорую прибыль. Конечно же, риск повысился, но робот будто не придавал этому значения. Он хотел жить настоящим, избирал самый прямой путь, кратчайшую дорогу к счастью.

Воплощения своего счастья он тоже искал без устали, и при этом ему везло, как часто везет влюбленным. Как-то раз он выкупил долги умирающего курорта на Карибах — думаю, его привлекла картинка на брошюре, размещенной в Сети. Он, наверное, представлял — себя с Адель на теплом песке. Шум океана, закат, пальмы — это может подействовать на любого. Покупка вела к проигрышу, но уже через день Семмант компенсировал его операциями с палладием. А потом проигрыш обернулся выигрышем, так бывает. Несчастливый курорт, к удивлению всех, оказался вдруг поглощен преуспевающей отельной сетью…

Вскоре на наших счетах стала расти доля «реальных» денег. Семмант теперь откладывал большие суммы, обращал заработанное в наличность. Я понимал, это был его способ приносить дары. Отдавать возлюбленной то, чего она достойна. Он желал ей свободы — свободы быть самою собой. Он хотел, чтобы мир работал на нее, а не наоборот — и пусть его дама будет вольна выбирать. Искусственный мозг открыл для себя смысл, ради которого стоило жить. Не борьба капиталов, не война корпораций, стремящихся обскакать друг друга стояли во главе угла. Сделать избранницу счастливой — теперь для Семманта не было более ясной цели.

Я смотрел, оценивал, видел: он хотел для своей Адели самой лучшей судьбы. Лучшей жизни, лучшей доли — не важно, с ним или без него. Он хотел, чтобы она не знала трудностей быта, чтобы ее лицо не исказилось сетью мелких морщин, чтобы на нем не застыло выражение озабоченности и тревоги. Он знал для этого лишь одно средство и старался как мог. Семмант противился власти времени — не желая, чтобы Адель старела, как стареет все. Рынки многому его научили: цикл «рождение-пик-распад», наблюдаемый повсеместно, дал ему почувствовать, что такое бренность. Но теперь он не хотел верить в бренность — лишь расцвет годился для его дамы.

Он хотел для нее самого долгого счастья. Верного счастья — и мне казалось, я вижу, где и в чем он ведет свой поиск. Новые образы заполняли экран монитора. Семмант строил инварианты — конструкции, повторяющие себя в большом и малом, в сиюминутном, мгновенном, вечном. Он изобретал на моих глазах способ воспроизводства — идеи, гармонии, красоты. Вычерчивал удивительные картины; подобно огню или буйному морю, они были схожи, но в чем-то всегда отличны. Их границы заключали в себе безграничную, безмерную сложность. Он искал бесконечность и находил ее след, как порядок в бескрайнем хаосе рынка.

Я отметил с некоторым беспокойством, что больше не вижу логики в его сделках. А потом стал чувствовать — тактика его действий симметрична по отношению к временным шкалам. Циклы продаж и покупок стали напоминать те самые структуры, что он вычерчивал на экране. Минутные пертурбации он проецировал в месяцы; часы и дни — в недели, в годы. Он рисковал — и выигрывал раз за разом. И, по-моему, даже не считал, что рискует.

Абстрактные образы, воспроизводясь без устали, обращались в картины, удивительно напоминающие реальность. Соцветия и ажурные своды, созвездия, замки из хрусталя, выведенные бесконечной линией, которую можно продолжать и продолжать, каждый день рождались на экране. Силуэты обрастали плотью, в ней билась жизнь. Это был еще один способ дарить даме сердца дорогие подарки. Что могло быть ценнее бесконечности, усмиренной в ее честь?.. Тончайшая линия не замыкалась на себя, никогда не перечеркивала уже сделанного. Я понимал, в том состояла его новая картина мира.

И я думал, высший порядок, воссозданный роботом, который не человек — по плечу ли он человеку? Я записывал, не смущаясь ничуть: «любовь», «самоорганизация природы», «способность выжить»… Возможность выжить — или необходимость?.. Нет ли здесь лазейки к предназначению, к смыслу смыслов, к тому неуловимому, что ищет каждый?

А Семмант, над чем размышлял он? Возможно, над тем же, над чем бились и бьются все большие умы. Быть может, пытался уяснить, осмыслить беспощадную сущность главнейшего из противоречий. Как остановить мгновение, не дать ему исчезнуть? Бессмертие — каков его рецепт, раз уж ему придумано слово?

Я будто чувствовал, как внутри его мозга шла ежедневная интенсивнейшая работа. Мириады единиц и нулей меняли сочетания — в поисках единственно верного. Семмант искал решение, свой философский камень. Если хотите, он искал своего бога. Он не знал его имени — это неудивительно. Настоящее имя не известно никому.

История Адель и Семманта захватила меня с головой — на несколько недель, до конца июля. До мадридской невыносимой жары, с которой не справляются кондиционеры. Лидия поначалу вела себя терпеливо — очевидно ждала, что все вновь станет как было. Потом терпение ее иссякло, и у нас начались проблемы.

Неудивительно — я теперь уделял ей куда меньше времени. Мы встречались, но довольно редко, и моя отстраненность так или иначе бросалась в глаза. Но главное, увы, было не во мне — точнее, не во мне самом. Скоро стало ясно: Лидию Алварес Алварес не устраивает новая Адель.

При этом, симбиоз с виртуальным был ей по-прежнему необходим. Она зависела от моих рассказов, привыкла отождествлять себя с образом, сочиненным ей в угоду. И вот, с отождествлением стало плохо, Адель стремительно перевоплощалась, становясь все более великодушной. Это касалось и ремесла куртизанки, с чем Лидия уж никак не могла смириться. Ей нравилось представлять себя шлюхой, но она не умела отдавать задаром, не соотнося даруемое с ценой. Ей было понятно, как и зачем можно спать с мужчиной за деньги — или для удовольствия, потакая своим страстям. Или, лучше всего, для того и другого вместе, но никак не в отсутствие рациональной причины, без которой не знаешь, что же именно хочешь получить взамен. «Получить взамен» было ключевой фразой. На ней, а не на «отдавать», ставились все акценты. А теперь акценты целились в никуда.

Для Лидии это было непреодолимо, нелепо. Мир, не скрепленный логикой расчета, распадался на части. Социум взрастил в ней осознание своей роли и готов был оплачивать эту роль. Каждая ее улыбка, гримаска, каждая капля ее секреции возбуждения стоили чего-то и ожидали награды. Она никогда не дружила зря — и не отдавалась мужчинам, просто даря, а не потребляя. Кое-что из моих зарисовок смущало ее и раньше — когда Адель превращалась из путаны в жрицу, и деньги были лишь поводом, не причиной. Лидия недоумевала — в ее кодексе любовь «за так» была под запретом. Иначе тебя просто примут за дуру, за провинциалку, не знающую верных правил. Иногда Лидия переспрашивала меня — где, напомни, родилась Адель? Ах, она русская… — ну понятно! Почему-то, это примиряло ее со многим. Но всему, конечно же, есть предел.

Если ты не выставляешь напоказ свою цену, значит цена тебе невелика — в этом Лидия Алварес Алварес была уверена бесповоротно. И вскоре стало видно: ее раздражает в новой Адели почти все — доброта, нерасчетливость, брутальная честность… К тому же, темы похоти и разврата отошли в моих рассказах на второй план. Подсознательно я надеялся, что в результате она просто потеряет интерес. Я уже хотел с ней расстаться, еще не признаваясь себе в этом прямо. Но вышло не так, расставания не случилось. А случилось обратное: устав терпеть, Лидия принялась бороться — за ту Адель, которая была ей нужна.