Есть совпадение - Эмма Лорд

– Эбби, – говорит Савви тихим ободряющим голосом. – Я не хочу тратить кучу времени, рассказывая тебе, насколько все это неправда.

– Так не надо. Последнее, что мне нужно, – одна из твоих ободряющих инстаграмных речей.

Она хмурится, но не отступает. Вместо этого она расправляет плечи, ее решимость становится еще тверже.

– Дело не в инстаграме. Если бы ты была восприимчива хотя бы к какому-нибудь небольшому совету…

– Потому что твои советы творят чудеса со мной.

– И что это значит?

Это значит, что я уже слушала ее. Я набралась смелости рассказать Лео о своих чувствах, и прежде чем успела вымолвить хоть слово, он разбил их в мелкую пыль. Я преодолела страх и попыталась показать родителям фотографии, но им было абсолютно плевать. Каждый «совет», который давала мне Савви, привел меня на путь, где мне стало еще хуже, чем раньше.

– Ты ведешь себя так, будто все знаешь, будто у тебя есть ответы, как все исправить, но ты такая же испорченная, как и все мы, Савви. – Ее глаза расширяются от удара, который я еще даже не нанесла, но это не останавливает меня от броска. – Я видела те старые фотографии. Раньше ты была веселой и тусовалась со своими друзьями, но этот дурацкий инстаграм – это вся твоя личность сейчас. Ты просто фрик с красивыми волосами, помешанный на порядке.

Она резко моргает, в ее глазах мелькает обида, и я сделала это – сломала непробиваемую стену, которой является Саванна Талли. Все эти годы я сдерживалась, не позволяя себе злиться, а теперь вышла так далеко за грань, что не знаю, как вернуться назад.

– Это нечестно, – говорит Савви так тихо, что я почти ее не слышу. Конечно, нечестно. Все это – сплошная несправедливость. Но я не могу долго сдерживать слезы, чтобы ответить. Я направляюсь в сторону ближайшей тропы, дожидаюсь, пока не окажусь вне зоны ее видимости, и начинаю рыдать.

К тому моменту, когда я проскальзываю на кухню после ужина, я уже не девушка, а скорее эмоционально разбитое болотное существо – лицо опухшее, волосы растрепались в разные стороны, и никакая резинка не в силах укротить их. Я не могу решить, как мне себя вести, когда вхожу в кухню – стыдливо, защищаясь или извиняясь, – но Лео там, а рядом с ним тарелка еды, на которой гора острых «Читос», которая не может предназначаться никому, кроме меня, и все мое притворство уходит в окно.

– Ты слышал наше маленькое шоу?

Лео подталкивает тарелку через стойку.

– Ясно как день.

Я слишком расстроена всем остальным в моей жизни, что это затмевает все причины, по которым я могу быть расстроена из-за него. Даже когда я в самом плохом состоянии, он точно знает, что сказать, чтобы смягчить мои эмоции, и все равно продолжает смотреть на меня так, будто я для него что-то ценное.

Я издаю свой обычный стон, и мы входим в наше привычное с ним состояние. Я готовлюсь к тому, что Лео попытается помирить меня и Савви, но он понижает голос и говорит:

– Ты хочешь поговорить об этом?

Хочу, но и в то же время не хочу. Хочу, но не сейчас, когда действительно нечего сказать, чтобы не вернуть меня туда, откуда я начала: злиться на всех вокруг, но в большей степени на саму себя.

– Я слишком голодна.

Он смеется, берет тарелку и подходит ко мне, но вместо того, чтобы отдать ее, он ставит ее на блестящую металлическую стойку возле двери. Затем кладет руки мне на плечи, этим тихим жестом спрашивая разрешения. Я даже не позволяю себе посмотреть ему в глаза. Я прислоняюсь к нему, потому что устала. Я так устала. Мой мозг опустел, а сердце болит, и, если мне действительно придется отшить Лео, может быть, я смогу отложить это до завтра, когда навсегда покину этот лагерь.

Я зарываюсь лицом в его рубашку, вдыхая пот и корицу – немного горькую и немного сладкую.

– Прости, что кинула тебя с ужином, – бормочу я.

Ни один обычный человек не сможет расшифровать мои слова, но Лео все же удается.

– Когда ты не вернулась, я волновался, что с тобой что-то случилось.

Я напрягаюсь, но только потому, что трудно прикрепить вину за это к вине за все остальное.

– Я знаю, – говорит он, неправильно истолковав мою скованность. – И снова – как ты это назвала? – Бенволио… в лице меня…

Я отстраняюсь, касаясь его плеча.

– Возможно, это моя последняя ночь здесь, – говорю я.

Лео кивает, отстраняясь, чтобы посмотреть на меня. Он кивает головой в сторону двери. Мы выходим на улицу и молча садимся на ту же скамейку, откуда наблюдали за раскатами грома – но на этот раз солнце только начинает садиться, а небо такое чистое, что можно увидеть отблески света на воде и растекающиеся по ней желто-оранжевые оттенки там, где горы встречаются с небом.

Мы с Лео сидим на расстоянии около полуметра друг от друга и между нами невидимый барьер. Я не могу решить, разочарование это или облегчение, поэтому решаю вообще ничего не решать. Вместо этого я уплетаю ужин, который Лео припас для меня, осознавая, насколько я голодна, только когда откусываю первый кусочек и набрасываюсь на него, как лев.

– Что это?

Лео смотрит в сторону воды.

– Свинина менудо. Очередное филиппинское блюдо. Микки научила меня его готовить, – говорит он, смущенный, но довольный. – Только традиционно в него не кладут острые «Читос».

Я выдавливаю из себя улыбку. Он слишком хорошо меня знает.

– Я рад, что вы с Микки отложили лопаточки и пришли к мировому соглашению.

– Оказывается, готовить менудо гораздо проще, чем вести войну, – говорит он. – Да и к тому же Микки надирала мне задницу.

– Эх, ты держался молодцом.

Я гоняю остатки ужина по своей тарелке, растянувшись на скамейке, осознавая этот момент таким, какой он есть, – не как шанс остаться один на один с Лео, а шанс поговорить так, как мы общались раньше, до того, как я позволила своим глупым чувствам встать на пути. Возможно, это наш последний разговор за долгое время.

Вот только Лео наклоняется ко мне с одной из своих дурацких ухмылок, присущих ему, когда он настолько взволнован чем-то, что теряет самообладание, и мысль, чтобы держать дистанцию, летит к чертям.

– Но теперь она уже выходит далеко за рамки обеденных блюдец, – говорит он мне. – Она рассказывает мне истории о том, как она научилась этому от своих тетушек, тех, что живут здесь, и тех, что в Маниле. И кучу другой всякой всячины о своей семье. Например, что ее бабушка убеждена: если оставить рис на тарелке – это значит, что ты никогда не выйдешь замуж. Или как ее тети думают, что, если кто-то роняет предметы на кухне – значит кто-то идет в гости.

Сейчас его степень «информационного выброса» настолько заразительна, что затягивает меня за собой.