Краденый город - Юлия Яковлева

И голова нырнула обратно.

Таня глянула на Шурку панически. И оба рванули с места: Таня – в сторону Эрмитажа, Шурка – к площади. Спохватились, и Шурка метнулся к Эрмитажу, а Таня – к площади.

Таня притормозила, поймала Шурку.

– Стой!

– Там разберемся, потом!

Но Таня с места не двинулась. Подумала, наклонив голову, и объявила мерзким голосом принцессы на горошине:

– Я хочу мороженого!

Шурка обомлел: Таня тоже спятила. Как тетя Вера.

Сестра, как назло, крепко держала его. Глаза у нее, правда, были обычные.

– Смотри, – кивнула она подбородком. Шурка обернулся.

Мороженщик вывернул из-за угла – иначе откуда он появился? Он толкал перед собой голубую тележку на велосипедных колесах. Белые нарукавники и фартук казались от яркого солнца еще белее. Он улыбнулся им.

– Бежим направо! – крикнула Таня, даже как-то слишком громко и внятно. – Направо!

А сама схватила Шурку и потащила налево – туда, где блестели на солнце огромные эрмитажные атланты.

Бежали до самой Мойки. Бежали по набережной. Бежали дворами. Пробежали под арками, по дворам, насквозь. Выскочили на улицу. Бежали, пока не закололо в боку. Но ни одной живой души так и не встретили. Город был пуст.

Держась за бок, Таня перешла на шаг. Шурка плелся рядом.

– Таня, что это за мороженщик? Ты его знаешь?

– Да какая… разница… – Таня тяжело дышала. Остановилась, перевела дух.

– Как это какая?!

Сестра в ответ только пожала плечами.

– Пошли обратно. Тетя Вера волнуется, – предложил Шурка неуверенно.

Они шагали между деревьями, высаженными посреди улицы. Шептались на ветерке листья. Кружевная тень ложилась на руки, головы, плечи, дрожала на асфальте.

– Ты не понял? – рассердилась Таня.

Шурка надменно промолчал.

– Тебе в ней ничего странным не показалось?

– Ну немного, – признал он. – Но, может, она просто радуется, что снова дома? От радости все люди немного… э-э-э… глупеют.

– Чучело ты несчастное! – всплеснула руками Таня. – По-моему, Шурка, это ты поглупел.

Шурка оскорбился.

– Ничего ты не понял! Тетя Вера эта – не настоящая.

– А какая?

– А такая. Как нам хотелось бы.

Шурка вспомнил, как тетя Вера пела «Тюх, тюх, тюх, тюх». Называла их котятками. Обещала купить все что душе угодно. Чем плохо? С одной стороны, хорошо. А с другой…

– Ну нет, такой – мне совсем не хотелось!

– Хотелось-хотелось, – настаивала Таня. – Ты же сам ныл, что она злая, не разрешает ничего. Ну вот теперь она добренькая и все разрешает. Доволен?

– Ничего я не ныл!

– Мне самой иногда хотелось, – примирительно сказала Таня, – чтоб она не была как палка железная… Но остается главный вопрос: где же все-таки Бобка?

Лицо у нее сделалось прежним – внимательным и собранным.

И вдруг она быстро добавила:

– На кой черт мне этот Бобка? Не нужен мне никакой Бобка.

От этих слов Шурка замер как вкопанный. А потом вспомнил мороженщика. Тот появился внезапно – но именно после того, как Таня захотела мороженого!

– Погоди, Таня…

Впереди за деревьями маячила серая башенка огромного универмага. Буквы ДЛТ на крыше давно сбило – то ли взрывной волной, то ли прямым попаданием. Слепые витрины были снизу доверху заложены мешками с песком. Шурка вспомнил, какими они были раньше. Э-эх…

– Погоди. Это что же, теперь чего не пожелаешь, все сбывается?

– Как видишь, – буркнула Таня.

– Но как это?

– Откуда мне знать!.. Только ничего хорошего из этого не выходит. Одна тетя Вера чего стоит. Правда, в декабре вдруг наступил май, но тут какой-то подвох, я просто пока не поняла какой.

– А мороженое? Надо было попробовать. Может, оно… мороженое? Есть хочется ужасно.

– Есть не хочется! Совсем не хочется! – затараторила Таня. И зашептала: – Если это такой трюк, значит, и желать надо наоборот! Понял? То есть вместо право надо лево, вместо черного – белое. Понял? Вместо…

И тут Шурка разглядел, что витрины универмага там, впереди, уже блестят стеклом, а за ним – пестрая дребедень игрушек, платьиц, мячиков, велосипедов. Она становилась все гуще, все наряднее – совсем как до войны. Похоже, мысленные желания тоже действовали.

– Таня! – не выдержал Шурка. – Мы где?!

– У меня нет билета, – громко и отчетливо повторил Бобка странной девочке. Бублик сидел, высунув язык. Бобка обнимал пса. Они были уже на середине реки, а вопрос еще не решен. Его это беспокоило. Правила он знал.

В борта лодки плескалась мелкая волна. С весел лилась вода. Девочка гребла, ритмично наклоняясь то вперед, то назад; косицы подрагивали в такт, под ситцевым подолом торчали острые коленки. Бобка смотрел с уважением: сильная какая. Потом отвлекся. В воде мелькали длинные черные тени.

– Miekkoja, keihäitä, veitsiä, kaikenlaisia aseita[1], – пояснила девочка, заметив, куда Бобка смотрит.

«Наверное, говорит – плати как хочешь», – сообразил Бобка. Кондукторы в трамваях обычно говорили так.

Бобку осенило. Он легко, не расстегивая, снял с руки тети-Верины часики, протянул ей.

– И за собаку тоже. Они золотые. У вас есть сдача? – поинтересовался важно.

Девочка усмехнулась. Помотала головой:

– En tarvitse kelloa. Täällä ei ole aikaa[2].

Сдачи нет, понял Бобка. Часики остались в протянутой руке. Что же делать?

Девочка оттолкнула его руку. И опять помотала головой.

Наверное, для дошкольников бесплатный проезд, предположил Бобка. И успокоился.

Он повеселел. Решил еще разок послушать часики. Поднес к уху. Но привычного муравьиного бега не услышал. Стрелки не двигались. «А Таня сказала, что завела», – удивился он. Убрал онемевшие часики, застегнул для надежности пуговку на кармане, обнял покрепче Бублика и принялся смотреть по сторонам.

Но по сторонам ничего не было. Другой берег еще не показался. Река была огромная – широкая, бескрайняя. Это, конечно же, Нева, сообразил Бобка; в Ленинграде много речек и речушек, но другой такой нет.