Полуночная девушка - Мелисса Грей

Эхо слушала их болтовню. Дориан совершенно освоился с птератусами. Похоже, за последние дни произошло что-то очень важное, что Эхо упустила. Даже Айви оттаяла. Дориан старался, как мог, загладить свою вину, и Айви его простила. Она всегда была доброй. Куда добрее Эхо.

Джаспер рассмеялся над чем-то, что сказала Айви, и Эхо стало тошно. Ей было невыносимо тяжко сознавать, что в жизни есть место радости и веселью, в то время как она, казалось, гниет изнутри. Пробормотав какое-то извинение, которое ее спутники, занятые разговором, вряд ли расслышали, Эхо устремилась прочь из лагеря. Она углубилась в чащу леса, перебираясь через поваленные деревья и остатки монастырской стены.

В сумерках в лесу царило безмолвие, казалось, даже птицы замолчали, чтобы полюбоваться окружающей красотой. Из-за деревьев на горизонте выглядывало закатное пурпурно-красное солнце. Эхо понимала, почему Шварцвальд вдохновил братьев Гримм на создание страшных сказок. Темный, волшебный, опасный, лес был так великолепен, что у Эхо болезненно сжалось сердце. Вскоре она услышала шаги за спиной и, даже не оборачиваясь, догадалась, что это он.

Гай не проронил ни слова. Он подошел и встал рядом с Эхо. Он здесь, а уж говорить или молчать – ее дело. Некоторое время они молча смотрели, как вдалеке солнце садится за деревья. Листья шуршали, точно разговаривали на каком-то своем, мертвом языке. Эхо не понимала, о чем они говорят. Слова застывали в воздухе, но не обретали смысл.

– Пситуризм, – наконец проговорила она.

Гай подвинулся к ней. Под ногами у него хрустнули сухие листья. Эхо чувствовала, что он смотрит на нее.

– Пситуризм? – переспросил он.

– Шелест листьев на ветру.

– Вот уж не думал, что для этого есть отдельное слово, – признался Гай.

– Если вдуматься, на свете для всего существует отдельное слово. – Изо рта у Эхо вырывался пар, точно ее голос обретал материю и форму.

– Эхо, я…

Она перебила:

– В двенадцать лет мне нравился один мальчик. Кэрроу. Птератус, но выросли мы вместе. И мне казалось, что я ему тоже нравлюсь. И знаешь, что выкинула Руби?

Эхо не стала дожидаться, пока Гай ответит.

– Она ему наврала, будто я заразная. И если он до меня дотронется, то заболеет и у него выпадут перья. Я понять не могла, зачем она так сказала. Я же была совсем ребенком. Чем я это заслужила?

Эхо чувствовала, что Гай на нее смотрит, разглядывает ее профиль. Ей и хотелось тоже взглянуть на него, и не хотелось. Она сама не понимала, чего хочет, но теперь, когда слова сорвались с ее губ, остановиться уже не могла:

– После этого он ко мне и близко не подходил. И никто из птерят. Так продолжалось долго. Только Айви со мной дружила. – «И Роуан», – подумала Эхо, но о нем промолчала. Не хотелось обсуждать его с Гаем. С тех пор как они встретились с Роуаном в «Мезон Берто», она стала совсем другой. – Но самое обидное даже не это. В конце концов, Руби меня всегда терпеть не могла, да я и не старалась ей понравиться, но…

То, что было дальше, Эхо еще не рассказывала ни единой живой душе. Даже Птере, к которой прибежала, вся заплаканная, после того как Кэрроу сообщил ей, что ему рассказала Руби. Птера обняла девочку и, утешая, принялась гладить по спине. Даже Айви, от которой у Эхо не было секретов, ничего не знала.

– В Гнезде есть фонтан, который якобы исполняет желания. Я пошла к нему, бросила в него монетку. Сначала хотела загадать, чтобы Кэрроу снова со мной подружился. Потом – чтобы все забыли россказни Руби. Даже думала попросить, чтобы у меня выросли перья. Но ничего такого не загадала. Знаешь, что я пожелала в конце концов?

– Что? – тихо и даже с нежностью спросил Гай.

– Чтобы Руби умерла. Я пожелала ей смерти, чтобы мне больше никогда не пришлось ее видеть. Вот и накаркала, – подытожила Эхо и горько усмехнулась. Уж лучше смеяться, чем плакать, но смех получился вымученный и больно ранил ее сердце.

– Как бы то ни было, – сказал Гай, – мне жаль, что все так получилось.

Эхо засунула руки в карманы куртки. Пальцы у нее были такие ледяные, словно кончики их омертвели.

– Ну, теперь-то уж что…

– Да, но я все равно должен был тебе это сказать. Мне следовало быть расторопнее, не допустить, чтобы тебе пришлось мне помогать.

– Не надо. – Эхо покачала головой. – Не говори так.

– Я вовсе не… – Краем глаза Эхо заметила, как Гай потянулся к ней, но опустил руку. – Тогда ты не могла поступить иначе.

– Ты так считаешь? Думаешь, не могла? – Эхо пнула бревно, и маленькие червячки, потревоженные закатным светом, извиваясь, полезли под землю в поисках темноты. – Я же могла тебя там бросить. Но не бросила. Вернулась. А почему – сама не знаю. Мы ведь с тобой даже не друзья. Мы едва знакомы. Но я вернулась из-за тебя. И всадила человеку нож в спину. В буквальном смысле слова.

Она обернулась к Гаю. В тускнеющих лучах закатного солнца он не выглядел на двести лет. Он был мрачен, печален и молчалив. Эхо остро чувствовала, как бьется ее собственный пульс, как волосы Гая касаются его воротника, как блестят чешуйки на его скулах, как оживает ночной лес. Все это было одновременно страшно и прекрасно.

– Почему, Гай? Почему я это сделала?

Едва ли он лучше нее знал ответ на этот вопрос. Эхо понимала, что спрашивать не имеет смысла, но так она чувствовала себя чуть более живой и не такой опустошенной. Это так по-человечески – делать то, что заведомо бесполезно. С тех пор как она нашла музыкальную шкатулку, ее жизнь изменилась. Она иначе видела цвета и чувствовала запахи, слышала звуки, которых не замечала прежде. Эхо словно заново открывала для себя мир. Все казалось ей новым, а самым загадочным был Гай. Он был пением соловья, приветствовавшего наступление вечера, луной, выглядывавшей из-за облаков, таинственной тенистой чащей Шварцвальда, в которую она только что зашла.

Но она не заслуживала этой новизны, этой величавой и жутковатой красоты. Ведь она по-прежнему чувствовала на руках кровь Руби. Эта кровь впиталась в ее кожу, засохла под ногтями.

– Почему мне так плохо? – спросила Эхо. – Я поступила ужасно, но я сделала это ради тебя, хотя сама не понимаю почему.

В ней совершалась перемена – такая же глобальная, как сдвиг тектонических плит. Какая-то незнакомая волна поднималась в душе у Эхо, плыла к далеким берегам. И если ей суждено было разбиться о скалы, она разобьется вместе с ним.

Гай не ответил. Эхо взяла его за руку, провела пальцами по его костяшкам. Ей необходимо было чувствовать тепло другого человека. Ей хотелось, чтобы он снова стал ее якорем. Гай посмотрел на их сплетенные руки. Волосы упали ему на глаза, скрыв их из виду. Но на этот раз Эхо уступила порыву и убрала челку с его лба. Ее пальцы коснулись висков Гая, шероховатых чешуек на скулах. Он закрыл глаза и потерся щекой о ее ладонь, наслаждаясь прикосновением Эхо, но потом отстранился. Их тела разделяло не более пятнадцати сантиметров, которые казались пропастью.