Диктатура пролетариата - Олаф Брок

А вот на города и городских жителей, в связи с промышленностью и торговлей, коммунистический эксперимент оказал глубокое и продолжительное влияние. Речь идет, соответственно, о чрезвычайно маленькой части российского населения. В городах доктрины «бушевали» в полную силу; как известно, повсюду проводилась «национализация» и «муниципализация» имущества. Последствия этих явлений для промышленности по-прежнему бросаются в глаза. Даже то, что могло оказаться жизнеспособным, бездействует. Трубы заводов без дыма, безжизненные предприятия скажут о многом даже человеку несведущему. Множество рабочих переехали из больших городов в деревни – там у них родственники, там они могут заниматься ремеслом или трудиться на семейном участке. Производственная деятельность государства и государственных трестов редко окупается, они едва сводят концы с концами. Необходима денежная помощь государственной казны, пока это возможно, надо платить рабочим из налогов, взимаемых с крестьян. Но более сведущие в финансовом и промышленном отношении лидеры видят невозможность этого в перспективе и стремятся вернуть общество к прежнему образу жизни. Предприятия, которые «не окупаются», упраздняются без всяких правил – рабочие и служащие при диктатуре пролетариата никого особо не волнуют; у меня есть поразительные примеры этой суровой политики, но приводить их нет необходимости. Или кто-то пытается перейти на своего рода частное производство. Но в целом картина малоутешительная.

Конечно, мы периодически читаем в прессе громкие фразы о том, что сейчас наблюдается подъем, что настал конец упадку, просыпается промышленность новой России. У меня создалось впечатление, что такие новости – просто-напросто выдумка; что, напротив, упадок так и будет продолжаться, пока не закончатся контроль и вмешательство со стороны государства, справиться с которыми мешает недостаток понимания технической стороны вопроса и идеалистическая жажда подвига, и не наступит возврат к обычному промышленному предпринимательству – под разумным общественным контролем, в поисках которого, в соответствии с духом времени, сейчас находится весь мир, в том числе там, где коммунистическое вероучение не нашло распространения. Четким шагом в этом направлении стали, во всяком случае, концессии для иностранцев. У того, кто посмотрит внимательно на эти концессии и отделит зерна от плевел, не возникнет сомнений относительно того, что так называемая национализация принимает здесь форму новой системы налогообложения для предприятий, управляемых индивидуально или по капиталистической схеме. В этом случае Россия может, как парадоксально это ни звучит, чуть ли не радоваться наличию внешнего долга – если бы не желание сохранить, по крайне мере частично, капитал старых предприятий, то вряд ли столь многие солидные иностранные капиталисты решились бы на бесконечные переговоры с большевистской бюрократией и по-прежнему рискованные предприятия при диктатуре, когда не существует установленных правовых норм.

Думаю, что надежный косвенный признак того, что, несмотря на отдельные проблески, сейчас еще далеко до настоящего возрождения промышленности и торговли, содержится, в частности, в одном высказывании немецкого генерал-суперинтендента. От огромного и трудолюбивого немецкого населения в России осталась лишь крохотная часть. Я спросил у епископа, не наблюдается ли сейчас притока немецких промышленных, ремесленных и вообще производственных сил в связи с «новой экономической политикой», плохими условиями в Германии и в целом дружелюбного настроя большевиков по отношению к немцам. Ответ – в конце июня – гласил, что, напротив, можно заметить продолжение сокращения числа, продолжение эмиграции тех, кто еще оставался.

«Национализация» банковской системы по-прежнему рассматривается в качестве основного пункта кампании коммунизма против буржуазного государства. В России банковская система, после масштабного хищения ценностей и различных разрушений, быстро возвращается в прежнее русло. Наряду с Государственным банком разрешена также деятельность определенных частных банков, коммунальных и кооперативных денежных институтов. Последним нужно сейчас создавать себе собственный капитал. Дело в том, что сложно работать с государственными займами, когда дисконт, насколько я понял, может достигать 50 % в год. Понятно, какое давление из-за этого оказывается на экономику и даже на снова ставшую привилегированной кооперацию, в свое время разрушенную большевиками под влиянием неистового и глупого доктринерства и в силу политических партийных гонений. И можно увидеть, к какому высокому налогу с оборота приводит недостаток того капитала, который смело и удивительно непродуктивным образом был выведен вместе с «капитализмом». Криминальное безрассудство бросается в глаза еще больше, если вспомнить, что у сил, более свободных от доктринерства, имелись планы (а, например, с органами нашей страны уже велись предварительные переговоры) о том, чтобы использовать золотые фонды с целью раздобыть тот кредит, который теперь Россия так жалобно выпрашивает у капиталистических стран.

В сфере денежной системы возвращение к прежним правилам еще более очевидно. «Деньги» были одним из худших средств непродуктивной эксплуатации, и избавление от них было главной задачей коммунистов. В результате был достигнут ужасный беспорядок, но использование денег оказалось, несмотря ни на что, на практике неизбежным, даже при соответствии миллиона рублей примерно четырем норвежским эре, как было в среднем во время моего пребывания в России. Сложность с числами и названиями в быту не столь велика. Самая мелкая купюра, которую я держал в руке, составляла четверть миллиона; простой русский человек легко обходится без чужеземного названия «миллион», заменяя его более доступным пониманию словом «лимон». Рядовые люди, например извозчики, используют старые понятия на новый лад: называют стомиллионную купюру «целковым», то есть рублем, десятимиллионную купюру – старым народным названием десятикопеечной монеты, «гривенником», и все прочее – соответственно.

Но коммунистическое правление, будучи единовластной торговой компанией, тяжело трудится и дерет три шкуры с народа, устанавливая огромный процент, удерживаемый при займе денег у государства, занимаясь ростовщичеством в отношении зерна и других товаров – например, нашей норвежской сельди, – устанавливая налоги и сборы, порой совершенно губительные, на ремесленное производство, на занятия медициной, автомобили, садоводство, на пробивающуюся местами торговлю, на внутренний и внешний товарооборот и Бог знает на что, с целью выработать новую монетную систему с реальным валютным покрытием и тем самым – финансовую систему, как в обычном капиталистическом государстве. И против воли диктатуры никакие просьбы не помогут; надо отдать должное русским пролетарским лидерам: они не сентиментальны, они экономят и облагают налогами с беспощадной решительностью. Я приводил несколько говорящих примеров из университетской жизни. Монетная система срочно возвращается к тому, что было в прежней России, к тому, что учредили эти скверные буржуа вроде Витте. Золотая монета теперь называется «червонцем», но один червонец равен десяти золотым рублям. Новые серебряные монеты, соответствующие довоенному рублю, тоже начинают появляться, но во время моей поездки в Россию это было скорее редкостью. Но в повседневности все уже зашло намного дальше – все официальные платежи давно устанавливаются только в «золотых рублях», которые переводятся в ходячие монеты согласно официальному текущему курсу. Например, кто-то покупает книгу в государственном издательстве. На обороте написано «25 копеек», то есть четверть золотого рубля. Если текущий курс официально составляет 70 миллионов к золотому рублю, то служащий вычисляет на своей вычислительной доске, что надо заплатить семнадцать с половиной миллионов текущих бумажных рублей. Плата за номера в национализированных гостиницах, даже штрафы за преступления устанавливаются, согласно закону, в золотых рублях.