Диктатура пролетариата - Олаф Брок

Однако от тех соприкосновений с рабочими, которые у меня были, у меня не создалось впечатления, что они удовлетворены. Многочисленные безработные из пригородов Москвы оказывают довольно сильное моральное давление на работающих в столице, поэтому последние тоже жаловались на безработицу. Но особенно они жаловались на то, что на работу принимают много необученных людей, то есть на самом деле недовольство вызвано тем, что эти необученные люди получают такую же зарплату, как они сами. Таким образом, зависть, косой взгляд на ближнего, и отсюда – неудовлетворенность в коммунистическом обществе равных. Все это не слишком соответствует программе.

Но особое внимание я обратил на совершенно другие замечания, особенно отчетливо звучавшие в Петрограде. Однажды в моем номере делал ремонт каменщик, хорошо развитый доверчивый крестьянин из бедного края. О своей деревне этот человек мог рассказать совсем чуть-чуть – то немногое, что он видел в последний раз, было, по его словам, малоприятным, повсюду людская вражда. «Значит, в городе Вам сейчас больше нравится?» – спросил я. Но он возразил с горестной улыбкой. Постепенно он рассказал о низкой зарплате, при которой ему, вопреки желанию, сложно было помогать сестре и тете, оставшимся в деревне. Из его месячной зарплаты, составлявшей примерно четыре доллара, или 24 кроны, значительный процент забирал себе профсоюз – крестьянину приходилось работать два полных месяца, чтобы накопить на пару галош. Профсоюз же был совершенно неподходящий: будучи каменщиком, крестьянин должен был быть среди рабочих, но нет: поскольку он был мастером по ремонту в гостинице, его направили в совершенно другую область – к рабочим, занимающимся пополнением провианта, или как это называется, – а в этом крестьянин не разбирался, для него эта сфера была, очевидно, совершенно искусственной. «Но с этим еще можно примириться, – сказал он, – хуже то, что между людьми очень много злобы». – «Как же так?» – «Да вот как здесь. Нас тут два каменщика. Если я сейчас, к примеру, сделаю что-то по работе не совсем верно, то не думайте, что товарищ придет и укажет мне на ошибку, чтобы я смог ее исправить. Нет, он сразу пойдет с доносом к председателю, и за этим последуют комиссия с проверкой, наказание и прочие неприятности. Всюду хитрость по отношению друг к другу, сплетни и доносительство». Он был мирным человеком, из «неубежденных», он «не состоял в партии»; такие, очевидно, наиболее уязвимы.

Во всяком случае, даже в маленьком и привилегированном рабочем классе, получается, хватает взаимного страха, недоверия, конкуренции за продвижение по работе не только благодаря честному труду, но и с помощью нечистых средств. Инициативе отдельного человека и праву индивида не хватает защиты.

И даже в среде работников, занимающихся исключительно интеллектуальным трудом, можно обнаружить те же самые тенденции, возникшие под влиянием доктрин большевистской системы. Здесь тоже присутствует соблазн, как уже отмечалось, использовать для достижения своих целей не только сам труд, но и нечестные средства, даже гнусную партийную службу, чтобы быстрее продвинуться – за счет других. Вышесказанное оставляет заметный след даже на работе молодых ученых, понижая ценность такого труда, превращая его в непорядочную работу на скорую руку, что мне сказал такой известный и авторитетный человек, как Иван Павлов.

Преуспевают в такой ситуации не всегда самые лучшие и самые здоровые индивиды: таким образом, обществу наносится ущерб. Выбраться из этого застоя здесь, как и в более приземленных сферах, должна помочь гражданская свобода – никаких «классовых» привилегий для «пролетариата», для абстрактного коллектива, но как можно больше свободы и прав для каждого конкретного индивида, отдельно взятого. Какую ценность поносимая нашими западными коммунистами «гражданская свобода» имеет на самом деле, даже для беднейшего человека, живущего в обществе с правовыми нормами, становится ясно лишь после того, как увидишь жизнь при российской «диктатуре пролетариата».

* * *

Но самое сильное впечатление производит тот грех, который из-за доктрин коллективизма совершается против природы, против здоровых, неотъемлемых человеческих инстинктов и который можно обнаружить, если обратить внимание на влияние, оказанное этими доктринами на сферу морали, на отношения к ближнему. И здесь российская коммунистическая диктатура передает важную весть всему цивилизованному миру, предостерегает всех тех, кто прославляет «классовую борьбу», не в том виде, в каком она есть, – абстракцию, историческую рабочую теорию, а как «закон природы», как священный принцип, в котором исчезают настоящие, конкретные права и обязанности человека. А ведь и у нас на Западе дела обстоят так же: пока дух времени требует, чтобы моральные принципы, действующие в отношениях между индивидами, наконец стали бы действовать и в отношениях между различными обществами, ради мира и спокойного сосуществования, коммунистическое учение избирает другой путь: «классы» должны забыть и отвергнуть точку зрения, согласно которой человек из другого «класса» является ближним, даже если речь идет о соотечественнике.

Люди, наверное, фарисейски утешаются тем, что мы, другие нации, мы не такие, как русские, как русские большевики. Но они ошибаются. Среди нас тоже живут натуры такого же рода, готовые претворить лозунги в жизнь. И примеров того, как далеко таких людей могут завести фанатичные коммунистические классовые доктрины, в России при прославленной диктатуре пролетариата имеется немало. Вот один из них, полученный от очевидца. Один мой друг, известный ученый, член Академии наук, и, могу прибавить, потомок испанских евреев, находился в одном городе на Волге, чтобы что-то организовать в новом университете. Чехословацкие отряды, прежде чем покинуть город, убили некоторое число людей, объявленных опасными «красными». Красные вмешались, в результате чего вышеупомянутые должны были подвергнуться наказанию. Комиссаром у большевиков был один врач, старый знакомый моего друга. Он был коммунистом по убеждению, но порядочным человеком, вовсе не злым, сам он наверняка никогда бы не убил ближнего. Но здесь он был представителем диктатуры и четко понимал, что необходим террор, «бандитизм» должен быть наказан и решительно подавлен; в свете коммунистических доктрин те белые бандиты казались ему то преступниками, то… «буржуазным классом». Приговор начал приводиться в исполнение. Как порядочный человек, комиссар стремился спасти многих из тех, кого ему было жаль лично, из тех, за кого просили знакомые или кто нужен был городу, например, единственного в городе окулиста. Однако классовая ярость вырвалась наружу, и удержать ее более было нельзя. Даже личные желания комиссара, даже в случае с окулистом, столкнулись с «непониманием» и жаждой личной мести, он не смог использовать свою власть. В соответствии со священным коллективизмом, утвержденным в классовых доктринах, большая часть того, что можно назвать буржуазным, была истреблена; в городе, по населению примерно равному Кристиании, 30 тысяч человек были беспощадно убиты. Ибо они являлись не ближними, а просто – классом.

Приложение «… Собрал ряд наблюдений над настоящим состоянием России»

Путевые заметки Олафа Брока

Норвежский славист Олаф Брок внес большой вклад в развитие русской науки о языке. Именно на Брока возлагал большие надежды как основатель московской лингвистической Филипп Федорович Фортунатов (1848–1914), так и его талантливый ученик академик Алексей Александрович Шахматов (1864–1920). Уже в молодые годы в процессе работы над составлением Программы 1896 Шахматов убедился, насколько весомым может быть вклад его коллеги из Норвегии в изучение русской диалектологии. Отправив рукопись Программы в типографию, Шахматов писал Броку: «Благодарю сердечно за добавления, которые почти все внесены в печатающийся теперь экземпляр программы. Дорого и лестно получить полезные указания из далекой Европы».