Петербург. Тени прошлого - Катриона Келли

свою участь в 1960-е, или на других предприятиях нестратегического производства, дела обстояли несколько иначе. В 1965 году, по официальным данным, на многих городских заводах годовые показатели по явке на работу были ниже среднего; низкой была и производительность труда: в Ленинграде число прогулов на машиностроительных заводах было почти вдвое выше, чем на предприятиях этой отрасли в целом по СССР[632].

В Ленинграде, как и в других советских городах, экономика дефицита отражалась на снабжении. В 1971 году Завод железобетонных изделий № 5 им. 40-летия ВЛКСМ испытывал нехватку цемента, что, надо полагать, приводило к некоторым сложностям по линии производства[633]. Как и везде в социалистической системе, директорам заводов приходилось с боем доставать и выпрашивать, чтобы обеспечить свои предприятия самым необходимым[634]. Дефицит сказывался и на другом конце производственной цепочки – сырье и полезные предметы «исчезали» по мере того, как простые рабочие и мастера тащили все, что плохо лежало. В рассказе «Дворец на троих» В. Шефнер с юмором описывает эту ситуацию:

Гоша работал слесарем-ремонтником на фабрике «Ленжет», где делают парфюмерию, и иногда приносил оттуда духи. Конечно, он не выносил духи флаконами, а наливал их в небольшую грелку детскую размера. Он эту грелку привязывал на живот, под брюки. Так как на фабрике той работали все больше женщины, то в проходной дежурили женщины, и мужчин они ниже пояса стеснялись проверять на предмет выноса продукции [Шефнер 1987: 236].

«Несанкционированным выносом фабричной продукции», или попросту воровством, промышляли не только рядовые рабочие. Мастер или инженер на производственной линии, где для чистки и полировки станков использовался спирт, почти наверняка отливал и себе[635]. В 1976 году инженеру Ленинградского телевизионного завода было предъявлено обвинение в краже: выяснилось, что он систематически выносил с завода детали и дома собирал из них телевизоры, которые потом продавал [Иванкин 1976][636]. В то время был распространен анекдот: «Унес детали из цеха швейных машин, собирал-собирал машинку для жены, а получился автомат Калашникова»[637]. Особенно вопиющие случаи влекли за собой жесткие меры (как видно из газетных статей), но чаще на «исчезновение» материалов просто не обращали внимания[638]. Еще чаще «крали время» – в рабочие часы сотрудники занимались своими делами. Одна женщина вспоминала, как в начале 1980-х, поступив на фабрику полиграфического оборудования, была шокирована наглостью, с которой люди крутили романы на рабочем месте: «Куча старых <…> ну 45-50-летних теток и дядек, которые в обеденное время по углам жмутся. Для меня это было шоком». Саму же ее за чересчур добросовестное отношение к работе считали «карьеристкой» – «Вот такая карьеристка», – а одна пожилая сотрудница, вторя советским нравственным установкам, советовала ей следовать примеру коллег: «Порядочная женщина все успевает в рабочее время»[639].

Еще более распространенными были однополые социальные контакты, состоявшие, если речь шла о мужчинах, главным образом в совместном распитии спиртных напитков. Так, во время антиалкогольного «рейда», организованного в 1980 году комсомольской газетой «Смена», один рабочий в комбинезоне громко возмутился: «Не на чужие, а на свои винишко взял!» – и утверждал, что сам «разберется» с теми, кто обыскивал рабочих на входе: «С заводом я сам разберусь, все тихо будет». Винно-водочный магазин № 62 на Пионерской улице «стал местом паломничества пьяниц со всех близлежащих заводов» [Уткин 1980].

Терпимость к подобному поведению пронизывала всю систему. Как показывает С. Довлатов в блестящем рассказе «Номенклатурные полуботинки» (1986), любое официальное торжество было немыслимо без выпивки; ради торжественного события персонажи рассказа идут на редкую уступку и начинают день трезвыми, чтобы затем наброситься на шампанское и коньяк с тем же энтузиазмом, с которым они обычно налегают на водку. Самого молодого регулярно посылают за выпивкой, и он возвращается, звеня бутылками. В безумном мире рассказа герой неоднократно преодолевает 600 ступеней из глубин недостроенной станции метро, бегая за водкой по поручению двух своих пьяных напарников-камнерезов. В реальной жизни условия могли быть не столько экстремальными, но на грудь принимали с таким же эпическим размахом. Мастер всегда был готов прикрыть члена коллектива, говоря: «Сейчас его найдут. Придется минуту обождать. <…> Нет его на месте, куда-то вышел» [Уткин 1980].

Для борьбы с нарушителями существовали агитационные меры – «Доски позора» и возмущенные статьи в стенгазете или заводской многотиражке, – но в позднесоветский период, по крайней мере, они, похоже, применялись не слишком активно[640]. Директора предпочитали действовать методом материального стимулирования. За закрытие плановых показателей выплачивали премию; те, кто добровольно брал сверхурочные, могли рассчитывать на отгул или день к отпуску[641].

Не обходилось и без открытых столкновений. Начальники и мастера часто были из своих же, «заводских», и разделяли взгляды простых рабочих. Отношения с подчиненными могли быть заговорщицкими, но далеко не гладкими. Кричать, стучать кулаком по столу – все это было куда привычней морализаторских увещеваний, без бранных слов вообще обходилось редко. «Где это говно Зайцев?» – мог спросить кто-нибудь из руководства, заставляя начальника цеха трястись от страха. Но учитывая, какими выражениями была пересыпана речь самих рабочих – например, любителя болтать попусту нарекали «хуеплетом», – такое обращение не обязательно воспринималось как оскорбительное. Если образованной части коллектива это не нравилось, они могли отыграться, перефразировав грубое замечание или повторив его в кавычках. Так, однажды директор конструкторского бюро уговаривал главного инженера поработать сверхурочно: «Георгий Семенович, вам что, помешают лишние 100 рублей вашим блядям на шоколад?» Тот ответил: «Александр Хрисанфович, моим знакомым дамам на шоколад я и так зарабатываю», прозрачно намекая, что директору следует извиниться[642].

Тому, кто все же решал остаться на заводе, жизнь предлагала и свои радости. С непосредственными товарищами по работе отношения, как правило, складывались дружеские. У начальства бывали диктаторские замашки, но существовала и прочная традиция «управления снизу» – нижестоящие могли решительно выражать свое мнение о том, что можно, а чего нельзя[643]. Практика наделять кого-то (не обязательно директора) важными полномочиями, например, отдавать ему на хранение ключи от склада, давала такому сотруднику власть и рычаги воздействия[644]. Можно было завидовать зарплате начальства, но разница не была астрономической (директора заводов зарабатывали примерно вдвое больше старших инженеров), а привилегии порой распределялись на гибкой основе. На ЛМЗ еда в обычных столовых была отвратительной, но вне обеденного перерыва особо наглые рабочие ничтоже сумняшеся ели и в столовой для начальства (см. [Патрышев]). Рабочим давали путевки в заводской дом отдыха, они могли даже поехать за границу, ведь в любой официальной делегации всегда должны были быть представители заводов города. Инженеры и руководство могли рассчитывать