Тайна дома Морелли - Маленка Рамос

Причина такой перемены была ей отлично известна, как бы она ни строила из себя дурочку в глазах Алана. Однако признание в том, что она понимает свою дочь и знает о ее влечении к Джиму Аллену, стало бы предметом ненужного спора. Алан смотрел на Элизабет так, будто она его собственная дочь, и Мэри Энн не хотела тревожить его лишний раз, тем более в такое непростое время. Не то чтобы она безоглядно верила в самообладание этого писателя в отношении ее дочери, однако его общество избавляло ее от множества страхов. Впервые за долгое время у девочки блестели глаза, и Мэри Энн ни за что не осмелилась бы разрушить это волшебство. Она просто не была на такое способна, несмотря на мысли об их возможном сближении. Впрочем, такие мысли не слишком настойчиво ее преследовали: с одной стороны, она хорошо знала свою дочь, с другой – доверяла порядочности и осмотрительности Джима. Как обстоят дела на самом деле, она не беспокоилась: главное, девочка счастлива.

Занятая этими мыслями, Мэри Энн сама не заметила, как оказалась у себя в комнате и подошла к шкафу, чтобы достать что-нибудь из одежды. Амелия включила отопление, но она озябла и боялась простудиться. Мельком взглянула в зеркало: несмотря на то что она сильно исхудала, щеки были на месте, овал лица не пострадал, причин волноваться не было. Она чувствовала себя отдохнувшей и помолодевшей. Откинула волосы за спину и несколько секунд всматривалась в свое отражение. Комната позади казалась больше, чем была на самом деле. Кровать с высоким деревянным изголовьем и нарядным пологом занимала чуть ли не полкомнаты. Ни за что на свете не согласилась бы она расстаться с этой обстановкой: каждая мелочь казалась ей такой изысканной, благородной. Мебель поблескивала матовым блеском, она отлично сохранилась, несмотря на почтенный возраст. Мэри Энн не любила современную мебель, терпеть не могла бездушные прямые линии. И обожала колониальное убранство своего дома, персидские ковры и позолоченные рамы, украшенные затейливыми завитушками. Она лично покупала все эти лампы Тиффани, украшавшие столики. Обожала блошиные рынки и лавочки подержанных вещей и, хотя в последнее время едва добиралась до конца собственной улицы, уже мечтала, как наведается в антикварный магазин в центре города. Она проводила в нем долгие часы, выбирая какую-нибудь безделушку для обстановки дома: серебряный канделябр, зеркало, картину. Внезапно в коридоре послышались шаги. Мэри Энн обернулась и поспешно направилась к двери, уверенная, что это ее дочь, но в коридоре было пусто. Она закрыла дверь, чтобы переодеться. Вокруг стояла непривычная тишина. Затем за спиной раздался сухой щелчок, она повернулась, но в этот момент свет погас, и комната погрузилась в темноту. Она подошла к окну, размышляя о том, что, вероятнее всего, в доме вылетели пробки, а может, что-то случилось с проводкой на улице. Однако лампочки на крыльце горели, подсвечивая ледяной холод ночи. Она увидела его неожиданно: он стоял у двери, однако на этот раз она бодрствовала, была в полном сознании и, главное, даже не притрагивалась к снотворным таблеткам. Она замерла. Человек также не двигался. Она видела складки у него на брюках, линию плеч и манеру непринужденно опираться о стену, так, словно он давно уже за ней наблюдает.

– Люсьен, – машинально поговорила она.

Человек шевельнулся. Мэри Энн попятилась.

Он медленно, шаг за шагом приближался. Волосы тщательно зачесаны назад, однако несколько прядей беспорядочно топорщатся надо лбом. Белая рубашка. Детали его одежды были нечетки, очертания тела будто бы расплывались, размытые сумраком. Сумрак почти полностью поглощал пространство комнаты. Единственное, что она знала наверняка, – он здесь, очень близко, на расстоянии вытянутой руки. Она чувствовала на себе его цепкий недобрый взгляд.

– Не подходи, Люсьен Мори, – сказала она. – Я знаю, кто ты.

В лицо дохнуло холодом. Нечто невидимое вынудило ее отступить в другой конец комнаты, а затем резко толкнуло на кровать. Мэри Энн перевернулась ничком и поползла в сторону деревянного изголовья, но, когда она почти уже касалась его рукой, та же сила перевернула ее навзничь, навалилась сверху, обездвижила. Только теперь она по-настоящему испугалась. Хотела закричать, но голосовые связки не подчинялись.

– Madame… – услышала она, – будьте более сговорчивой. Ишь, какой у вас, оказывается, характер!

– Не трогай меня, – повторила она, задыхаясь. Сердце бешено колотилось в груди, но она не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой. – Не смей!

– Mon amour… вы непредсказуемы, но это возбуждает меня еще больше.

– Отстань от меня…

Люсьен подошел к кровати, присел на край и склонился над Мэри Энн. Погладил складки одеяла, сдержанно улыбнулся, повернувшись к ней вполоборота.

– Когда-то я думал, что любовь – единственный двигатель, который управляет миром, – нежно проговорил он. – Только любовь – и больше ничего. Как я был наивен. Любовь вянет вместе с телом или попросту исчезает.

– Не смей ко мне прикасаться.

Его рука скользнула под шелковый халат, пальцы проворно расстегнули пуговицы, но Мэри Энн только быстрее задышала в ответ. Ее живот вздымался и опадал, грудь сжималась от тоскливого беспокойства. Он положил ладонь ей на талию, наклонился и поцеловал в щеку.

– Вы меня обижаете… – прошептал он ей на ухо.

– Иди к черту.

Люсьен выгнул брови в притворном изумлении.

– Ну и выражения у вас, мадам!

– Я тебя ненавижу…

Это существо издевается над ней. Ей захотелось его ударить. Лицо склонилось к Мэри Энн совсем близко. Его красота была ослепительна. Взгляд томный, неторопливый, будто он любуется каждой черточкой ее лица, каждым дефектом кожи, порожденным возрастом. Он ее словно загипнотизировал. Какая-то часть ее естества приказывала немедленно вскочить, выбежать из комнаты, однако тело не подчинялось. Она попыталась что-то сказать, но человек страстно ее поцеловал.

Вокруг происходило что-то странное. Комната уже не была прежней. Горели свечи в канделябрах, в камине у противоположной стены уютно потрескивал огонь. В глазах человека сверкали ревность и жадность. Она из последних сил попыталась его ударить, но Люсьен перехватил ее отяжелевшую руку и с силой сжал запястье.

– Вот этого не надо… Это лишнее…

– Пожалуйста, отпусти меня. Это не мой дом, я не понимаю, где я.

Все смешалось. Ее охватила паника, такая же сильная, как ужас, с которым она когда-то смотрела на больную дочь. Нестерпимые чувства теснили душу. Люсьен лежал на ней, она чувствовала касание его кожи, его язык скользил по ее губам, руки ласкали ее тело. А внутри его она ощущала огромную, бесконечную боль!

– Боль… Какое невыносимое страдание… – Ей снова хотелось кричать, но наслаждение уже струилось вдоль позвоночника, принося бесконечно приятные спазмы. Его присутствие поглощало всю ее без остатка, оно лишало ее воли, она не могла его оттолкнуть. Она не желала его отталкивать! Неужели такое возможно? Неужели все это происходит на самом деле? Это же абсурдно!

– Не лишайте меня того, что принадлежит мне по праву, мадам, – шептал он ей на ухо. – Не злите меня, потому что у меня нет сердца.