Без боя не сдамся - Дина Рид

– Нет, – качнул он головой, – нормально. Просто не успеваю за тобой.

Они стояли у обшарпанной подворотни. Над головами цвели нескромные белые акации, окружая сладким ароматом. Сквозь ветви проникали жёлтые лучи фонаря. В густой зелени палисадника игрались котята: рыжий и белый. Задумчиво глядя на них, Маша произнесла:

– Интересно, кто из них кого убьёт?

Алёша опешил, но вдруг страстно взмолился:

– Маша, скажи, что мне сделать?! Я не могу без тебя! Глупо говорить, что я изменился, что я только и думал обо всём. О своём безумии. О ревности. О тебе. Я не хотел снова причинять боль… только избавить от такого отщепенца, как я… Просто не смог… не увидеть тебя снова… Хотя бы раз. Я эгоист… Прости! Если хочешь, я сразу уйду… Исчезну. Скажи, что мне сделать?!

– Останься, – тихо сказала Маша.

С шумом упала трость, взметнув вверх серые облачка пыли. Бледный, с пылающим отблеском боли в глазах, Алёша медленно и тяжело, как грешник перед иконой, опустился на колени перед Машей. У неё защемило в сердце. Алёша набрал в грудь воздуха и произнёс:

– Я очень виноват перед тобой – за то, что сделал, за то, что потом сбежал. Как последний трус. Не хватило смелости даже сказать «спасибо»…

– Не нужно… Так…

– Нужно. И именно так. Я должен сказать. Ты меня спасла. После всего… А я… Мне стыдно. Прости, если это вообще возможно. – Алёша посмотрел куда-то в сторону. По его скулам заходили желваки, и Маша невольно вздрогнула, вспомнив Алёшино безумие. Но сейчас он был иным – сокрушённым, кающимся, истерзанным собственными мыслями. И похоже, ни на секунду не верил в то, что она подарит ему освобождение от тяжести взваленных на плечи грехов. Хотя отчаянно нуждался в нём. Как и она сама.

Маша переступила с ноги на ногу:

– Это ты меня прости. Я не хотела делать тебе больно. Тогда… В Залесской. Но сделала… и очень… Я…

– Ты актриса…

– Нет. Это не важно. Ты тоже прости меня, пожалуйста, – тихо, почти шёпотом сказала Маша. Помолчав, она добавила: – И не обижай больше.

Алёша понурил голову, скрывая за пшеничными вихрами гримасу досады и гнева на самого себя, и бросил:

– Жаль, не могу всё исправить.

– Попробуй.

Он вскинул на неё глаза:

– Как?!

– Поцелуй меня, – попросила Маша.

Неуклюже, забыв о трости, Алёша поднялся. Сухие губы коснулись Машиных губ. Робко, боясь обидеть. Он сразу же отстранился, но его лицо, слишком красивое, слишком правильное, было совсем рядом. Маша чувствовала его частое дыхание, видела глаза, и, как загипнотизированная, сама потянулась к Алёшиным губам. Осторожные руки легли на её талию, делясь прохладой сквозь тонкую ткань летнего платья. Голова закружилась, и мир вместе с ней – Маша закрыла глаза, теряя мысли, как в танце…

Когда они оторвались друг от друга, ультрамариновая ночь, погасив старый фонарь, спрятала влюблённых в густой тени деревьев, раздразнила акации, чтобы те пахли ещё сильнее. И этот сладкий, пьянящий запах окружал их, как шёлковые простыни.

– Машенька, – выдохнул он.

– У нас всё будет хорошо, – пообещала она, убеждая в этом себя и Алёшу, понимая, что не хочет, не может его отпустить.

Алёша молчал, глядя влюблёнными глазами. Он верил. Он во что бы то ни стало хотел ей верить. Маша залюбовалась им открыто. Алёша благоговейно поцеловал её кисть, да так и оставил её в своей потеплевшей, крепкой ладони. Присвоил безраздельно. Маша отдала бы не только руку – всю себя, стремясь пропитаться им, дышать им, стать частью его тела. Но сдерживая порывы, она не смела, не имела права говорить об этом. И потому голова кружилась ещё сильнее.

– У тебя красивый город. Столько акаций, – улыбнулась Маша.

Алёша кивнул. Они пошли по едва освещённой улочке, перекидываясь фразами, будто обычная пара на первом свидании. Вырванные из рутинной жизни слова и неспешные шаги оставляли позади прошлое, болезненное, мучительное, не нужное больше им обоим. Июньская ночь старалась излечить их, растворяя всё лишнее в благоухании жасмина, чайных роз, вездесущих акаций, и на душе становилось несказанно хорошо. Подсвечиваемые редкими фонарями кусты и деревья в бархатно-синем мареве напоминали сказочных существ. Живые ветви и листья чуткими пальцами перебирал ветерок и, заигрываясь, пробегал то по рыжим, то по золотистым волосам на головах. Из открытых окон слышались бытовые разговоры, обрывчатые диалоги фильмов, звон сковородок на чьей-то кухне – даже эти простые звуки были сейчас чудесными, уютными. Умилял старушечий голос, подзывающий неизвестного Барсика, а мужички с пивом на лавке у подъезда обветшалого дома выглядели забавными добряками.

Из очередного настежь распахнутого окна потянулся запах жареной картошки, и Алёша опомнился:

– Ты голодна?

– Нет. Да. Не знаю, – рассмеялась Маша.

Алёша предложил:

– Здесь неподалёку есть ресторанчик, мы можем зайти. Или…

Маша попросила:

– Мне бы очень хотелось увидеть, как ты живёшь. Хоть одним глазком.

– Поедем ко мне! – обрадовался Алёша.

– А как же родители?

– Дома никого нет: отец в командировке, а мама… мамы нет, она умерла.

– Прости, – растерялась Маша и сжала его пальцы. – Мне очень жаль.

Алёша погрустнел:

– Это было давно.

Скоро замерцал огнями большой проспект. Алёша остановил такси. На заднем сиденье они сидели близко, чувствуя тепло тел. Маша не видела ни водителя, ни улиц, по которым сквозь ночь нёсся автомобиль, её вселенная сузилась до Алёшиных волос, до его широких плеч и ямки на шее, оставшейся после трахеостомы, до выпирающих из белой рубашки сильных грудных мышц. Пусть всё будет так, как он захочет. Пусть…

Такси остановилось у тёмного, похожего на замок, дома. Окружающий его неприступный каменный забор тянулся вдоль половины улицы.

– Что это? – поразилась Маша, входя за кованую калитку.

– Я живу здесь. – Алёша поманил гостью за собой.

Она вошла в холл, отделанный панелями из чёрного дерева, контрастирующими с белой, мерцающей под светом огромной люстры венецианской штукатуркой. Начищенный палисандровый паркет под ногами, как зеркало, отражал свет ламп. Маша вспомнила слова Артура Гагиковича «…папаша при больших деньгах». Он был прав. Маша остановилась в нерешительности. Алёша протянул руку:

– Пойдём.

– Так ты и правда… олигарх?

– Ты об этом? Это все не моё, – равнодушно отмахнулся Алёша.

– А чьё?

– Отца. Пойдём.

Он показывал дом, ничуть не бахвалясь роскошью, будто это была обычная квартира в панельной многоэтажке: «Это холл. Тут кабинет отца. Там бильярдная. Дальше по коридору – гостиная».