Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга третья - Рахман Бадалов

Она восхищённо рассказывала о конструктивистах, работавших в Баку в начале 20-х годов прошлого века. От неё я, кажется впервые, услышал о кружке Худу Мамедова, который неистово искал тогда корни тюркской культуры.

Однажды исчез старый бакинский Парапет и на его месте появилась обновленная площадь фонтанов. Я, как и многие бакинцы, негодовал и находил в этом новом пространстве тысячу неудобств. Когда город где ты прожил почти всю жизнь, теряет свои знакомые очертания – это всегда тревожно. Либерта спокойно объяснила мне, что это хорошо, что это то самое новое, без чего мир застывает в привычных формах. Разве что фонтаны на площади казались ей громоздкими. (Я слышал от Рагима Сейфуллаева, автора проекта, что такими же они кажутся и ему. Но игра была уже сыграна вне воли архитектора.) Как бы то ни было, прошли годы, и выяснилось, что после строительства Монолита, памятника Низами, нескольких городских ансамблей, это было, пожалуй, последнее архитектурное событие столицы, если иметь ввиду правильные решения. Площадь стала обжитой, архитектор и правда добился своего. Появился какой-то «холл» города (метафора самого архитектора), где можно встретить знакомых, а весной присесть на бордюр фонтана и любоваться парадом красоты и молодости. Пространство было полностью освоено.

Либерта была мудрая, понимающая. Как-то мы говорили с ней о наших архитектурных классиках. Об Усейнове, Дадашове и прочих корифеях азербайджанской советской архитектуры она говорила с пиететом, который тогда удивил меня. Только что появились книги о Райте, Корбюзье, Гауди, пророках архитектуры. Студенчество (даже не архитекторы!) зачитывались ими. Казалось, что архитектура вот-вот революционно переменит мир, а то, что делалось тогда у нас, выглядело обочиной мировой архитектуры. Но эта консервативность, подчеркнутая неброскость и создавала, видимо, образ столицы, за который мы так отчаянно цепляемся теперь. Они обращались с городом как с каноном, который нельзя ломать бесцеремонно и резко. Замечательно, что дома, построенные этой плеядой архитекторов, пока остались неприкосновенными. Построенные недавно, они, к счастью, еще крепкие и надежные, но если строительство в городе будет идти в таком же темпе – они следующие в очереди.

Говорят, что архитектура – застывшая музыка. Действительно, какой-нибудь величественный храм или мечеть или жилой дом, перед которым ты оказался, и в самом деле, могут быть похожи на свёрнутую в камень симфонию или сонату, которую можно снова развернуть до отчётливого звука. Есть своя мелодия, тон, музыкальный ритм и у городов. К этой музыке быстро привыкаешь. Нет, даже не привыкаешь, она уходит в другие «невидимые» звуковые частоты – в ультразвук, инфразвук. Не видишь, не осязаешь, но чувствуешь… Мы ведь каждый день пересекаем наши улицы, площади и не может быть, чтобы старые и новые здания не оставляли след в нашей душе.

Сегодняшняя архитектурная какофония где-то там в глубине души, невидимо аккумулирует раздражение. Никогда не умел играть на рояле, но отчетливо помню детское удовольствие: нажмешь на все басовые ноты одновременно, и воздух долго дрожит от этого дисгармоничного гула. Этот невидимый гул сотрясает сегодня город. Либерта вволю поиронизировала бы над этой настырностью нуворишей и слабостью общества. Я бы добавил сюда еще одну деталь. Говорят, что в новых высотках стали приобретать квартиры азербайджанцы, которые встали на ноги в России. Они вернулись в столицу победителями. Они селятся где-нибудь на 20 этаже в новых просторных апартаментах, и глядя на город думают, ну, вот мы тебя и покорили. Но Баку подними уже совсем иной. Это не тот город, которому они хотели доказать себя. Либерта улыбнулась бы…

Женщин – архитекторов немного. Точнее, приходит их учиться архитектуре много – в конце концов, эта профессия созвучна женской терпеливости, погружению в предмет, да и просто женскому инстинкту домостроительства. Но в проектировании остаются лишь немногие. При переходе от белого ватмана к реальному дому искусство архитектуры становиться индустрией со всеми своими жёсткими требованиями и установками. Если бы женщины могли бы пробиться в этот сонм великих архитекторов, они, наверное, строили бы, как Гауди. Для меня он остаётся самым женственным архитектором в мировой культуре, а его барселонские творения кажутся «сотканными» из камня. Если бы ему был дан срок и возможности, он наводнил бы этот город своими архитектурными фантазиями и нежностью. Но эту нежность можно было реализовать только напором мужского безумия.

Женщина по природе своей – охранительница. Кажется, только одной женщине удалось пробиться талантом (и надо полагать, энергией) в десятку крупнейших архитекторов мира – Заха Хадид. В известной степени, это тендерная проблема, и вот почему женщин-архитекторов так много в преподавании, в реставрации. Мы вспоминали однажды с Либертой замечательного архитектора-реставратора Аврору Саламову. Она была влюблена в памятники Баку, пыталась привнести к нам европейскую культуру реставрации. Либерта ушла в преподавание, и это тоже ведь охранительная функция. Чтобы не исчез интерес, чтобы сохранились знания и любовь к предмету.

Всегда думал, какая это несправедливость, что архитекторы редко строят дома для себя. В советское время возможность творить для архитекторов, в отличии от тех же художников или музыкантов, была значительно ограничена. Они не могли работать в стол. Впрочем, была ещё знаменитая бумажная архитектура (Либерта показывала мне ее образцы), где архитекторы, отлученные от камня, бетона, кирпича, стекла, от всего предметного мира архитектуры, давали полную волю своей фантазии. Семинары в Сенеже были не слабостью человеческого духа, а победой над бессилием. И целые десятилетия архитекторы из Сенежа неизбежно побеждали на всех мировых конкурсах бумажной архитектуры.

И все равно, бесконечно жалко, что архитекторы практически не строят для себя. В конце концов, у них должен быть один шанс на самореализацию. Кажется, был только один такой счастливец. В шестидесятые годы, мы как чудо разглядывали дачу в Бузовна, которую построил по собственному проекту Микаил Усейнов. Я не обсуждаю сейчас архитектурные достоинства этого дома, но он явно не был похож на окружающие дачи. Он был поставлен не очень живописном месте, над скалами, со склонов которых чуть ли не в море струился при ветре золотой апшеронский песок. Как замечательно было бы дать каждому архитектору построить такой вот свой собственный дом или дачу, дав полную волю фантазии.

Зная огромную энергию обустройства, которая была в Либерте, я представляю себе, какой это был бы дом, сколько фантазии, вкуса, энергии она вложила бы в него. Она ценила и понимала красоту, и ценила тех, кто понимает это. Мне кажется, она позвала бы лучших своих друзей-архитекторов, всех тех, кто её любил, нашла бы единственное решение: это был бы её дом, в котором был бы и Апшерон, и частичка её души.