Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга третья - Рахман Бадалов

мысли вырванной из контекста, а в системе аргументаций. Во время осознал, что на понимание этой аргументации, даже в пределах настоящего «Дневника», у меня не хватит не сил, не компетенции, поэтому ограничиваюсь только этой записью.

Неизвестная мне Малика Мусаева[259] закончила режиссёрскую мастерскую известного российского режиссёра Александра Сокурова[260], сняла свой первый фильм, и даже получила свою первую премию на кинофестивале. Её документальный фильм «Приоткрывая дверь», посвящён тому, как ведёт себя дома кавказский мужчина, работающий в силовых органах, о раздвоении в его сознании. Фильм, несомненно, находится в русле сквозной темы настоящей книги.

Но это не единственная причина, по которой обратил внимание на фильм М. Мусаевой, но говорить об этих причинах не буду и не только из-за отсутствия времени и места. В наших географических широтах можно позволить себе публичность в отношении себя, но не в отношении другого. Тем более, если это женщина, тем более, если эта женщина не приемлет самую малость публичности.

Список имён и сюжетов в пост «Дневнике», оказался таким же случайным и спонтанным, как в самом «Дневнике».

Но я уже в самом начале говорил, что эта книга не имеет начала и не имеет завершения. Бесконечные трансформации на то и «бесконечные трансформации», чтобы не иметь ни начала, ни завершения…

…и самое последнее: «трость Тригорина»

Русский философ Л. Карасёв[261] пишет о том, что если текст «живой», если текст – «живое существо», то существуют критические точки («онтологические пороги»), которым отмечена жизнь текста: «например, в «Чайке»[262] один из таких «онтологических порогов» – сцена, где Тригорин[263], забывший свою трость, возвращается за ней, после чего следует его объяснение с Ниной[264]»…

Мой текст с его незавершёнными пазлами, стилистическим разнобоем, нередким отходом от основной темы, не говоря уже о принципах построения всего текста книги, трудно назвать «живым существом», но и у него свои онтологические пороги, своя «трость Тригорина». Я имею в виду забытые файлы, которые незаметно для меня прорастали и прорастали, требовали возвращения к ним, чтобы додумать, дочувствовать. Написание книги и позволило вернуться. Стало понятно, что многое понимал, многое чувствовал уже тогда, тридцать, сорок лет тому назад ещё больше понимаю, ещё больше чувствую сегодня, но сегодня, больше чем тогда понимаю, трудное испытание могло бы меня разрушить, могло бы растоптать. Сердце разорвалось бы от жалости к самому себе, и разобраться в природе этой «жалости» так и не смог бы.

Спасибо судьбе, спасибо женщине, что миновала меня чаша сия.

Но теперь, когда пять лет работы остались позади, когда неоднократно, как заклинание повторял, пишу о себе, для себя, я репрезентант самого себя, пора остановиться, пора перестать возвращаться к «трости Тригорина».

Спасибо судьбе, спасибо женщине, что сохранил душевные силы, чтобы не просто каяться,

…не вижу в этом особого смысла, крайности христианского смирения мне чужды…

чтобы перестать кичиться собственной репрезентативностью.

Осталось сделать последний шаг, признаться, что писал не только для самого себя, но и для других. Надеялся, что что-то могу подсказать другим.

И мужчинам, и женщинам…

Январь, 2017

Послесловие

Последнее усилие. Самое трудное. Тот самый случай, когда невозможно избежать невыносимой тяжести бытия. На лёгкость рассчитывать не приходится, хорошо бы тяжесть окончательно не раздавила…

Внимательный читатель обратил внимание, что книга посвящена трём женщинам моей судьбы, а в самой книге говорю только о двух женщинах: бабушке и жене.

Только однажды признался, что и у меня свой ангел, он на моём столе, за моим столом, над моим столом, незримо поддерживая меня, если удаётся выбраться из отчаяния.

Почему «три женщины», о каком «ангеле» идёт речь?

Объяснение простое до безумия…

Книга была задумана с посвящением двум женщинам моей судьбы, но в период написания книги, в результате нелепого случая

…за этой «нелепостью» можно обнаружить и повсеместное отсутствие профессионализма, и безудержную алчность, с которой многие не могут справиться, и многое другое, что составляет сегодня реальность нашей страны…

ушла из жизни моя внучка.

Был май 2014 года. Внучке было 10 лет.

До этой роковой черты, часто говорил окружающим, вы не понимаете, какой счастливой может быть старость.

Что я имел в виду?

Утром меня будил звонок внучки, просто трёп, плюс указания на этот день. Я был её роботом и должен был беспрекословно выполнять все её приказы. Потом, когда она уходила в школу, работал над книгой.

Как-то я спросил её, «а что, если я тебя не послушаюсь». «Послушаешься», уверенно отпарировала она, будучи уверенной, подобное случиться не может. И она была права, робот не может ослушаться.

По вечерам, когда она забиралась в постель, я должен был смешить её. Сам удивляюсь, как мне это удавалось. Она заливалась смехом, и её громкий смех был слышен в других комнатах. Удивляюсь, потому что «смешное» не моё амплуа. Даже анекдоты рассказываю уныло.

И еще она любила, чтобы мы говорили о том, какой она станет в будущем, где будет жить, сколько у неё будет детей, какая будет у неё машина…

Теперь думаю, что мои отношения с внучкой были той же трансформацией, или модификацией, «мужского» и «женского». Возраст не помеха, был рыцарь (робот)) и его дама, оба от этих ролей получали необходимый кайф, для «дамы» естественный, возраст, натура, для рыцаря спасительный, возраст, образ жизни. О чём ещё можно мечтать.

После мая 2014 года нашёл в себе силы, чтобы продолжить работу над книгой. Пришлось внести небольшие коррективы, посвящение, послесловие.

Вот и всё.

Добавить нечего и к этому «послесловию», и ко всей книге в целом. Что мог – сказал, как мог-так и сказал.

Оставляю книгу на подмостках сцены жизни, а сам удаляюсь за кулисы…

Приложение

Тогрул Джуварлы

Хранители города

Лицо из фрески

Воспоминание – это всегда усилие. Некоторые знакомые, которых уже нет, совсем стираются из памяти, растворяясь во времени, которое унесет скоро и тебя, и, тем не менее, испытываешь почему-то странную неловкость, что уже не можешь вспомнить ни черт лица, ни улыбки, ни голоса.

Либерту Мусаеву (Бадалову) и сейчас, через время, вспоминаешь легко, без малейшего напряжения памяти. Глубокий испытующий взгляд из-под копны пепельно-белых волос. Поразительной красоты голос, словно рассыпающийся на осколки звонкий смех. Домовитость, а рядом с ней – царственность манер, грация движений. Она абсолютно естественно смотрелась бы в нарядах аристократок начала прошлого века. Мне она всегда казалась частью этого мира,