Должок кровью красен - Сергей Зверев

– Слышь, мужик, отвали на хрен, пока я добрый! Застрелю при попытке разбойного нападения.

Взглянул Иван на пистолет, в руке порученца зажатый, и понял: не застрелит. По крайней мере в ближайшие несколько секунд. Потому что предохранитель снять позабыл.

А Хомуталин в истерике бьется:

– Стреляй, стреляй!.. Этот преступик убить меня пришел!

Тут-то и понял Зарубин: промедление смерти подобно.

Метнулся к мужику с пистолетом, свалил ударом пудового кулака на спину и, не дожидаясь, пока тот рычажок предохранителя сдвинет, обрез выхватил.

Выстрел гулким эхом по пустынной улице прокатился. Удачен выстрел – как раз посередине лба порученца пуля вошла. Поднял Иван его пистолет, осмотрел внимательно, обойму достал, затвор передернул и через полуопущенное стекло в салон «Кадиллака» бросил.

– Забирай, Петя. Мне чужого не надобно. Ну, может, хоть теперь позволишь мне с тобой побеседовать?

А лицо Петра Владимировича мокро и блестяще от пота. Но даже влага секреторная не может скрыть его бледности.

Потянулась рука трясущаяся к рычажку внутри двери.

– Что ты от меня хочешь?

Уселся Зарубин рядом, дверку захлопнул.

– Подвинься… Хочу я тебе пару вопросов задать.

Как увидел Кирилл толпу, широкой улицей идущую, как узнал, куда и зачем люд направляется, так и присоединился к погромщикам. Не потому, что руки чесались сотворить чего-нибудь эдакого! Стадный инстинкт проснулся. Да и вообще интересно! Где еще такое увидишь? Только в кино…

К тому же по дороге на Климовку даже водярой угощали.

Всех без разбору. Какие-то добрые люди бутылки «Пшеничной» в толпу передавали, и, что удивительно, «совершенно бесплатно»! И потому к «дагестанской слободке» подошел подросток слегка навеселе. Но когда дрогнула толпа под напором омоновским, побежал Кирюха в числе первых. Потому как не входит в его планы общение с ментами.

Добежал до Дмитриева Посада, за углом спрятался, закурил, чтобы нервы успокоить. Присел на корточки и увидел в траве нож. Хороший такой нож, с рукоятью наборной. С лезвием длинным, узким и блестящим. Понравился нож малолетнему уркагану, забрал он его с собой.

А теперь спрятаться надо. Но не дома, потому как до сих пор стыдно мамке в глаза смотреть. Да и менты после погрома небось по хатам шастать будут. А вот во дворе времянка дощатая темнеет, с виду – сарай сараем. Туда менты вряд ли сунутся. Вот там-то и пересидеть можно.

– …Уж и не думал, Петя, что встречусь с тобой когда-нибудь. Ну, рассказывай, дорогой одноклассник. Как поджог организовал. За что Василия Захаровича из родного дома выгнал. Как с татуированным мальчиком Кириллом познакомился.

Уселся Зарубин в салон «Кадиллака» и на Петра Владимировича смотрит. Внимательно смотрит, изучающе. Смотрит и понимает: не выйдет у них разговора. Зря он, наверное, решил с Хомуталиным переговорить. Тут не говорить, тут действовать надо…

Приоткрыл Зарубин дверь и, прежде чем дверь за собой захлопнуть, достал из кармана гранату, кольцо с чекой сорвал и Петру Владимировичу под ноги бросил.

– На память от одноклассника!

Дверь захлопнул – и бегом за угол. Хоть и ожидал Иван взрыва, но все равно он громыхнул неожиданно. Дзинькнули стекла в доме напротив. Встревоженно закаркали вороны, сорвавшись с деревьев.

Бросил Иван на машину развороченную равнодушный взгляд, развернулся да к домику Кати зашагал.

Сидит Катюша за столом кухонным, вспоминает, что ей еще в доме родном сделать осталось. Вроде бы ничего. Все дела сделаны, ничего не забыто. Сашку она к двоюродной сестре бездетной отвезла. Покаянное заявление в ментовку об убийства гражданина Михеева написано. Вроде бы все убедительно получилось. Еще одно покаянное заявление, как Валера Титов ею, Катей, убит был, тоже составлено грамотно. Поверят ей в ментуре, никуда не денутся…

А письмо для Зарубина – вот оно, на подоконнике.

Поднялась Катюша из-за стола, на темные образа в углу перекрестилась…

Ну, с Богом!

Сидит Кирюха во времянке мышью подпольной. Даже свет не включает, чтобы с улицы не было видно, что внутри кто-то есть.

Сперва боялся, конечно, – а вдруг и впрямь цепи омоновские с Климовки аж до Посада дойдут. Но быстро пацан успокоился. Тихо вокруг. А на улице вечереющей, что самое удивительно, – ни единого человека не видно.

И тут захотелось Кирюхе выпить. До ужаса захотелось.

Водяра, которой он в толпе по дороге на Климовку угостился, давно выветриться успела. Страх на смену пришел. Вот страх бы этот новой дозой и заглушить…

Осмелел юноша. Штору задернул, чтобы свет наружу не пробивался, ночник врубил. Окрест себя осмотрелся. А вдруг где-нибудь пузырь заныкан?

Коля, хахаль мамкин ненавистный, когда жив еще был, обычно водяру под кровать прятал. Нагнулся Кирилл, протянул под кровать руку – ничего нет.

Может, в тайнике между крышей и потолком что-нибудь есть? Поднял Кирюха люк, на табуретку привстал – и зажигалкой чиркнул.

Первое, что он увидел, – чемодан. Почти такой же, как в тайнике Янчевского. Старый чемодан, обшарпанный, с углами, жестью обитыми; таких уже давно не выпускают.

Протянул руку, подхватил чемодан, вниз сволок. Только потянулись татуированные пальцы к замочкам блестящим, как снаружи, со стороны двора, шаги чьи-то послышались. Грузные такие шаги, тяжелые – вон аж половицы крыльца заскрипели!

Отложил малолетка «угол» в сторону, ночник потушил. Приоткрыл дверь входную, смотрит. Мужик какой-то. Хоть и темно на дворе, но все равно видно – плечист да высок неизвестный.

Постучал мужик в дверь.

– Катюша, ты дома?

Вздрогнул Кирюха… Потому что узнал он этого человека по голосу… Слышал Катин сын голос этот лишь единожды – когда на даче в подвале сидел. Тот самый это мужик, которого Катин сын сперва за «следователя» принял. Тот самый, который с Владимиром Ивановичем ругался-ругался, а потом взял да и пристрелил его из ружья.

Постоял Зарубин перед дверью входной, дернул за ручку – не заперто. В сени шагнул. В кухонную дверь постучал, но не ответила ему Катя. Да и свет сквозь щель между дверью и полом не пробивается. Нет хозяйки дома. И Сашки ее тоже нет. Куда Катюша с ребенком на ночь глядя подалась? Не случилось бы чего…

Щелкнул Иван рубильником. И первое, что в глаза бросилось, – бумажный листок. Лежит себе на подоконнике, горшком цветочным придавлен, чтобы сквозняк его не унес. Записка это, не иначе…