И унесет тебя ветер - Жан-Марк Сувира

— А цвет как узнали?

— На заднем щитке и номерном знаке мотоцикла есть следы краски. Тот тип подбил мотоцикл правым крылом, фару разбил вдребезги, а крыло оставило на мотоцикле следы краски.

— Браво! Дальше какие у вас зацепки?

— Мы получим записи с камер наблюдения за движением от начала бульвара Сен-Жермен — Института арабского мира — до площади Бастилии, а потом с тех бульваров, которые идут от Бастилии. Наши сотрудники звонят дилерам «крайслера» в Иль-де-Франсе узнать, продавалась ли недавно правая фара, а если получится — кому продавалась.

— Как работается со службой ДТП?

— Прекрасно по всей программе. Никто не считается со временем, чтобы поймать лихача.

— Я позвоню начальнику службы, скажу спасибо. От Себастьена приходили весточки?

— Да, все нормально, лучше быть не может. Он весь день и почти всю ночь по уши в компьютере, так что не скучает. И настроение хорошее: он знает, что за лихачом гонятся, и в больнице за ним уход хороший.

Пока они разговаривали, секретарша положила на стол к Мистралю еще записочку: «Г-н Бальм просит вас, как закончите разговор, зайти к нему вместе с Венсаном».

Перед Бальмом лежала «Паризьен», раскрытая на статье о тройном убийстве. Мистраль с Кальдроном не глядели друг на друга, чтобы не рассмеяться. Первый зам кипел и был готов взорваться. Он грозно тыкал пальцем в статью и орал. Хотя двойные обитые двери его кабинета были закрыты, люди в секретарской слышали каждое слово из рыка первого зама.

— Мне звонили из кабинета министров по поводу этих убийств, спрашивали, что я думаю! Я им говорю — серьезных доказательств пока нет, рано еще связывать серию в Понтуазе с нашей. А тот, конечно, стал проедать мне плешь, как, мол, это важно, как озабочен министр, и бла-бла-бла, и все такое. Да в гробу министр все видал! Он сидит себе в отпуске и думает: «Пускай с теми, кто помер от жары, здравоохранение разбирается!»

Покуда Бальм переводил дух, Мистраль, чтобы вновь завести машину, вставил невинную, казалось бы, фразочку:

— Эти канцелярские крысы всегда так. Сидят в своих офисах, ничего о земле не знают, только машут красными тряпками, пугают: сегодня министр, завтра префект. Да еще и правда думают, что это поможет!

Бальм вскочил. Он был вспыльчив, за четыре секунды доходил до невменяемого состояния, а через десять успокаивался. Гнев его бывал титаничен, и начальники служб прежде всего старались найти повод завести его с пол-оборота. Так и тут: Бальма прорвало:

— Вот-вот-вот! Когда что не так, управление виновато, а когда все получается — они считают, что это их заслуга. Знаешь, что я тебе скажу, Людовик: не выношу, как у этих дундуков встает на чужое траханье! Вот так. Если он еще позвонит, я тебе скажу.

Гром грянул, молния ушла в землю. Когда первый зам задал свой вопрос, голос его звучал так, будто ничего не случилось — только лионский выговор был заметнее обычного.

— Ну а что делается?

— Ожидаю ответов от экспертиз: ДНК, акустическая биометрия. Надо еще встретиться со следователем из Понтуаза, с жандармами, подробней заняться последней убитой — Лорой Димитровой. Как видишь, хватает работы.

— А что адвоката Бриаля вдруг стукнуло? — Бальм покосился на газету.

— Он попытается с помощью нашего расследования доказать, что Бриаль физически не мог совершить в Париже убийства, идентичные убийствам в Уазе. А раз так, он потребует его освобождения под тем предлогом, что настоящий убийца на свободе. Если только мы не достанем чего-нибудь свеженького из загашника.

— Ну и?..

— Пока ничего, но рук не опускаем.

Выходя от Бальма, Мистраль с Кальдроном встретили троих ребят из Дуруправа.[15] Те тихонько смеялись и аплодировали.

— Как у вас грохотало! Я уж думал, двери с петель сорвет.

— А мы еще не все снаряды расстреляли, — скромно ответил Кальдрон. — В следующий раз стены рухнут.

Мистралю стало совестно за утреннюю угрюмость: он позвонил Кларе и долго болтал ни о чем, чтобы обоим стало легче на душе. И все-таки Клара произнесла фразу, на которую Людовик нарочно не отозвался:

— Это все славные мужские дела, но женщинам становится утомительно.

После этого Мистраль позвонил в лабораторию.

— Ваши анализы готовы. Абсолютно ничего годного. По крайней мере никакого отношения к образцам той ДНК, которая фигурирует в делах из Уазы. Совершенно никакого. Есть подтверждение, что кровь Шанталь Коломар появилась в результате ударов в лицо жертвы. Интересно было бы знать, зачем убийца моет пол на месте преступления, если это кровь убитой, а не его. Что касается ваших пакистанцев — то же самое: ДНК не имеет никакого отношения к убийству.

— Что еще?

— У всех троих масса неидентифицированных следов, но это может быть как убийца, так и соседи или знакомые. Этого не узнаешь, пока вы его не возьмете. Еще мне нужны образцы ДНК официальных лиц, входивших в помещения: полиции, пожарных и врача. Сделайте как обычно: кто-нибудь из ваших возьмет ватной палочкой у всех мазки изо рта в стеклянную пробирочку, а вы мне все это быстро доставите. Я получу ДНК и сравню с неидентифицированными образцами, чтобы не искать напрасно. Много шансов, что ваши места преступлений сильно загрязнены первыми входившими — так всегда бывает.

Мистраль повесил трубку, погрустнев.

Тот же день.

Оливье Эмери сидел в машине, припаркованной в паре кварталов от его дома и, как обычно, слушал ФИП. Ему нужно было выйти и пешком дойти до дома, но он позволил себе немного забыться под голос молодой дикторши. Он знал, что дикторша новая: она объявила, что слушатель, ответивший на один простой вопрос, может выиграть джазовый диск. Тембр этого голоса казался ему завораживающим. Оливье Эмери чувствовал себя как на дыбе. В новом голосе звучала тайна. Оливье что угодно отдал бы, чтобы без конца слышать этот голос и отвечать ему. Он старался не вспоминать о ловушке, в которую чуть не попался несколько дней назад, чтобы не вызвать стресс, который, по опыту, всегда через несколько минут становился приступом. Времени было 14.45, а он все еще не обедал. Есть пищу, которую трогали жирные, грязные руки, он не мог себя заставить.

Зеркальце в водительской кабине было повернуто вниз, чтобы он случайно не заглянул в него.

Дикторша объявила: «Новости на ФИП, у микрофона Серж Лозуар», и Оливье Эмери очнулся от грез. Он с неудовольствием потянулся выключить радио, зная, что на этой станции есть только один мужской голос: тот, что каждый час без десяти минут кратко рассказывает новости. Слышать мужской голос на этой волне он категорически не хотел. Однако новости начались с сообщения о его деле, и он застыл с протянутой рукой на все двадцать секунд, пока длилось сообщение.