Арена - Никки Каллен

— Привет, — сказала она.

Макс бросил рюкзак в угол и сказал: «уходите».

— Как грубо, — подняла она брови. Макс с неприязнью заметил, что она, в отличие от бабушки, сильно красится: брови подведены, глаза, губы, пудры слой. Словно для съёмок.

— Я никого не впускаю в свою комнату, — ответил он.

Она оглядела комнату ещё раз; пока ждала сына — прощупала каждый миллиметр: какой он, чем живёт? Геральдические лилии на стенах — красный шёлк с золотом; из красного бархата, с золотыми кистями балдахин над тяжёлой резной кроватью; из красного резного дерева вся мебель; это была парадная спальня, для наследника престола, который посетит раз в жизни вассала; до Макса в ней никто не жил, даже не думал; после кровати самым большим предметом в комнате был стол — весь завален бумагами; Марианна пыталась прочесть, но почерк Макса был ужасен, как у врачей. Она решила подарить ему печатную машинку — портативную, такую смешную, маленькую, как щенок овчарки, свернувшись, спит; одежда у него была в основном английская, хорошая, но блёклая, она подумала, что он, наверное, совсем незаметен в толпе; если не поймать случайно взгляд — бегущего по лезвию бритвы; увидела много-много книг, взяла самую верхнюю и поняла, что это книга его друга: Снегу — было написано на первой странице — Кайл Маклахлан; «если я скажу, что знаю Кайла, играла в его пьесе первую роль, и он пришёл на первое представление, и был оглушительный успех, и он поцеловал мне руку, а потом мы ужинали, но не спали — он любит некую Лору Палмер, одноклассницу, по сей день; он полюбит меня? только он начнёт спрашивать, нравятся ли мне книги Кайла, а я ничего о них не знаю, я не чувствую книг; ничего не читала, кроме своей роли; даже не знаю, о чём пьеса; а он, наверное, и сам пишет…» Марианна знала и многих издателей, могла бы договориться, но подумала: Максу не это нужно, чёрт знает, что вообще нужно этому молодому человеку с прозрачным некрасивым лицом, родившемуся словно на Крайнем Севере, — о, как она расстроилась, что это не он, не синеглазый, не черноволосый, не белокожий, мальчик-Белоснежка…

— Ты правда живёшь в ней? Здесь нет ни плакатов, ни картин, ничего личного.

— Я живу в замке — он моё личное. Я люблю книги из библиотеки, люблю картины из галереи — не тащить же их сюда.

— А какую музыку ты любишь? Франца Фердинанда или Баха?

— Снега Рафаэля.

— Он пишет музыку?

— Да, отличную притом.

— А какую?

Макс пожал плечами.

— Разную. К фильмам по книгам, которые ему нравятся.

Она посмотрела на книгу в своих руках так, будто впервые увидела книгу вообще — как абориген южных островов, затерянных от цивилизации в океане: что это такое? книга? её едят?

— А Кайл Маклахлан — хороший писатель?

— Да, просто суперовский. Снег говорит, что Кайл, наверное, даже человек хороший, ему можно позвонить среди ночи и сказать, что он классный, и Кайл не обидится, поймёт.

— Снег — твой единственный друг?

«Ох, — сказал про себя Макс, — как всё серьёзно, я сегодня без обеда останусь».

— Бабушка — мой друг на всю жизнь. Среди слуг у меня было много друзей. Мизантропа вам из меня не сделать.

Марианна удивлённо вскинула на него ресницы; «они будто в масляной краске, твердые, застывшие, как изо льда», — почувствовал Макс.

— А я… я могла бы стать тебе другом?

— Вы словно заранее боитесь, что я откажу, — улыбнулся Макс, и стало легко, и ему, и ей.

— Да, — кивнула она, — я пессимист, всегда жду поражения, даже боюсь побед. А ты?

— Нет, побед я не боюсь.

— А любви?

— Э-э… а под любовью обязательно понимается девушка?

— Да. Ты уже любил?

— Нет, — сказал Макс, — да ну вы чего? Мне ж всего пятнадцать. В этом замке некогда — вы же жили здесь, представляете, каково тут без слуг, дел невпроворот. Хотя одна девушка мне очень нравится. Правда. Так что я не безнадёжен. Думаю, у меня будет и секс, и дети, и всё такое.

«И я не брошу их, не отдам, не забуду про них, потому что это необъяснимо, это из области фантастики, из Брэдбери: вернуться через пятнадцать лет и спрашивать о любви. Кто ты такая, женщина, откуда ты такая, кто сделал тебя такой?»

— Я обед готовить, вы не против? А то ведь ни вы, ни бабушка этого делать не будете, — и ушёл; спустился через весь замок: галерею, библиотеку, зал для балов, большую гостиную с камином в два метра высотой, — и везде чувствовал запах её духов: чабрец, мандарин, шафран, орхидея максиллария, лилия, иланг-иланг, ваниль, розовое дерево; на обед приготовил горячие сэндвичи с ростбифом и салат «Ницца»: овощи, яйца, маслины; отнёс бабушке; бабушка спросила, как дела в школе и «разговаривали?»; «да», — ответил Макс; «и?» «ну, она спросила, счастлив ли я». И бабушка стала смеяться, злиться, обзывать Марианну, Макс терпел. «Бабушка, сэндвичи остынут» «ох, прости, но эта мерзавка так выводит меня из себя; пахнет очень вкусно, милый».

«Я словно попал в пьесу Беккета, — сказал Макс Снегу, — в абсурд, очень элегантно обставленный»; сначала каждая из них жила в своем мире — Макс только успевал бегать с подносами по лестницам; комната Марианны была наполнена вырезками — все про её спектакли; афишами, путеводителями, записками и визитками; она всё разложила на полу — словно упал шкаф в архиве — жизнь поэтов и полусвета; вдруг кто захочет написать курсовую — из мелочей, цветов и запахов; комната Евгении — прежний беспорядок-порядок, будто река и не поворачивала вспять: журналы, вышивание бисером, каталоги антиквариата; потом обе вышли из затворничества, стали встречаться в библиотеке, в столовой, на кухне, в маленькой гостиной с серебристо-зелёными стенами, столики с нефритовыми ножками, — Макс её очень любил, топил там камин, читал иногда, пил чай, ему казалось, что он в подводном мире, Ихтиандр в своей пещере; теперь же ему негде было посидеть, поразмышлять над сюжетом: книги брали читать, несмотря на закладки, наброски стирали, рисовали своё, оставляли повсюду свои газеты и нитки. В столовой они всё время кричали друг на друга — сразу после второго блюда; Макс не решался подняться за десертом: ему казалось, что сейчас его заденет одно из слов, и он упадёт, будто сражённый настоящей пулей, стрелой — пробьёт, потечёт кровь, разболится нестерпимо. Марианна кричала, что бабушка сломала жизнь ей и Максу, причём кого из Максов она имела в виду, Макс понимал не сразу: брата или сына; и нервничал, хотел защититься; что бабушка никогда не давала права выбора, всё решала за них: где жить, как одеваться, в какой школе учиться, не говоря уже о том, что и как думать; вот Макс и не выдержал, умер, застрелился — теперь Макс понимал, про кого говорят, и начинал бояться, что так часто поминаемый дядя Макс войдёт, тонкий, юный, с простреленным лицом; а её, Марианну, выгнали из дома, бросили умирать, будто мать не живая, без сердца, не любила никогда… «Умирать, — кричала бабушка в ответ, — умирать?! Просто Диккенс, я сейчас разрыдаюсь, что ты выдумываешь. Когда я тебя нашла, ты уже устроилась у нового любовника, в новом доме, среди цветов и драгоценностей, такое говно, как ты, не тонет, ты везде пристроишься, шлюха». «Ужас, — думал Макс, — Первая мировая, я лежу в окопах, в центре земли, а вокруг — ад, земля и небо поменялись местами, выживу ли я, дядя Макс?» «Скольким ты ещё жизнь поломала, — продолжала бабушка, — скольким хорошим парням с синими глазами?» «Да почему же я шлюха, — кричала Марианна, — ты совсем с ума сошла? Я живу как могу, я далеко, а ты даже не скрывала — ни садовника, ни адвоката. Каково нам с Максом было, больно или нет, ты даже не думала. А я любила, любила его, а погубила его ты, написала епископу, боже мой, ты дьявол в юбке, а не мать. Ты мне дышать не давала, и тот день, когда я ушла из о замка проклятого, был счастливейшим…» «Ага, а что ж ты вернулась?» Марианна переводила дыхание, потом отвечала, что хотела увидеть Макса. «Макса? Да ты даже не знала, как его зовут, даже не интересовалась, хотела отказаться от него в больнице, отдать в приют, даже на руки не взяла…» «Я хотела ещё детей, — говорила Марианна, — я так хотела ещё детей, но ты ведь не дала денег на лечение, когда я всё себе порвала, когда рожала Макса…» «Я? Я оставила тебе целое состояние, половину твоего наследства, и где они? Да ты недостойна иметь детей, ты бы их так же бросила, как Макса». «А ты, — говорила Марианна, ты губишь детей, делаешь из них неудачников; ты думаешь, Макс сможет жить в мире вне замка? Ты погубила всех нас: отца, Макса, Артура, меня… Ты пытаешься руководить всеми, всех контролировать, играешь нами, будто картами, и забываешь, что мы живые». «Что ты несёшь, ты просто дешевая актриса, — отмахивалась бабушка, — ты сейчас как на сцене; если ты не научилась жить, почему я в этом виновата?» Максу хотелось найти хрустальный гадальный шар или увидеть сон, ему хотелось узнать всё, чтобы оно встало на свои места: как было на самом деле, кто кого обидел сильнее, — рассказать им об этом, а потом все вместе сели бы горячий чай пить с шоколадными кексами; будто Марианна только приехала, а кексы у них со Снегом удались…