Люди удачи - Надифа Мохамед

про их богатство, и Дайана гадает, как далеко могут зайти худшие из них, рассуждая о том, почему она не сумела спасти Вайолет от убийцы. Деньги и даже мысли о них, похоже, выявляют всю извращенность людской натуры.

– Извините, что заставил вас ждать, миссис Дайана, – подступает к ней мистер Вольфовиц, придерживая на голове черную кипу, чтобы не унес ветер.

– Ничего страшного, мистер Вольфовиц.

Он из пожилого поколения, его жидкая бородка цвета соли с перцем и поблескивающие блеклые глаза намекают на горести и злоключения, о каких она может лишь догадываться. Его акцент закрепился скорее в черте оседлости, чем в Вейл-оф-Гламорган.

– Мой сын уже идет, подождем две минутки, пожалуйста. – Он улыбается, и отказать ему она не может, как не смогла бы своему отцу.

– Конечно.

С его сыном она вела переговоры по сделке, и он обращался с ней так, будто держал за дурочку.

Порывшись в кармане, мистер Вольфовиц достает жестяную коробочку твердых, похожих на драгоценности леденцов и с полупоклоном протягивает ей.

– Это очень любезно, но… – Она качает головой.

– Вы берите, берите! Станете еще слаще.

– А если я возьму для своей дочери? – предлагает она.

– Будьте так любезны.

Дайана робко берет леденец из жестянки, заворачивает в чистый платок и кладет в карман.

– А вот и он! – просияв, восклицает мистер Вольфовиц: его очкастый сын неторопливо вышагивает по Бьют-стрит с «Кодаком» новой модели на шее.

– Надеюсь, вы извините меня за ожидание, Дайана: у меня только что случились небольшие неполадки с машиной, – неубедительно оправдывается он.

– Ну, теперь вы здесь, – отзывается она, и натянутая улыбка выявляет морщинки там, где когда-то на ее щеках были ямочки.

– Мы вас не задержим, просто мой отец хочет оставить память об этом дне – видите ли, это ведь самый большой магазин из всех, какие мы купили. Вы не могли бы?.. – спрашивает он и снимает фотоаппарат с шеи еще до того, как она успевает ответить. – Управляться с ним довольно просто, не обращайте внимания на все диски и кнопки, кроме верхней…

Дайана взглядом заставляет его замолчать, берет фотоаппарат и подносит к глазу.

Отец и сын встают перед черной входной дверью дома номер 203 и держат головы так, чтобы табличка с номером была отчетливо видна.

– Ключи! – спохватывается Вольфовиц-младший.

Дайана бросает ему связку, и он, не сумев поймать на лету, поднимает ее с тротуара.

Они снова принимают позу, оба продевают согнутые крючком указательные пальцы в большое кольцо связки, закладывают свободные руки за спину. Выглядят они как напыщенные эстрадные исполнители на афише в театре Лицеум: Бесподобные Вольфовицы, или Канторы из кантона.

Дайана делает один снимок, затем поворачивает камеру, чтобы следующий снимок получился горизонтальным. Она нажимает кнопку, но сын выскакивает из кадра.

– Следите за пальцами, – он выхватывает у нее фотоаппарат, – добиться нужного фокуса трудно, это прямо убийство.

До него не сразу доходит, что он ляпнул и кому, вдобавок где и в какой момент, а когда доходит, он вспыхивает, его лицо становится густо-бордовым. И он раздраженно бормочет то, что Дайана решает счесть извинениями.

Его отец переводит взгляд с одного на другого, желая уладить ситуацию, но не находит слов.

Дайана не поднимает головы, не в силах поручиться сейчас за выражение своего лица. Что оно выражает – гнев? Боль? Стыд? Насмешку? Вообще ничего? Она испытывает все эти чувства разом, но разве это можно объяснить?

– Что ж, надеюсь, эта лавка принесет вам столько же радости, как и нам, – говорит она, поворачивается и идет в сторону полицейского участка. Только проходя мимо парикмахерской киприота, она вдруг понимает, что ее прощальные слова прозвучали как проклятие.

– Доедай, дорогая.

– В меня уже не лезет.

– Настолько, что даже для «никербокер глори»[14] места не найдется?

– Этого я не говорила. – Грейс улыбается.

– Ну-ну…

Грейс решительно накалывает на вилку молодую морковку. За соседними столиками парочки флиртуют, уплетая многослойные сэндвичи и ломти торта, а две пожилые женщины спорят из-за чести оплатить счет на два шиллинга.

Форма школы Хауэллс лежит в коробке под столом: голубой сарафан, темно-синий пиджак, белая блузка, чулки цвета хаки и старомодное нижнее белье. Обошлась она чересчур дорого, но, пока Грейс в примерочной поворачивалась так и сяк перед зеркалом, утонув узкими плечиками в пиджаке, у Дайаны немного отлегло от сердца. Она подыскала им небольшую квартирку неподалеку от школы, на цокольном этаже высокого викторианского дома рядовой застройки, с садом площадью в пол-акра. Хозяева недавно отремонтировали это жилье, и его стерильность привлекла Дайану: ни детских каракулей в потайных уголках, ни забытой обуви, ни волос в стоке, напоминающих, что это чей-то чужой дом, а ее – в трех милях отсюда, по другую сторону железнодорожного моста. Ранее в этот же день она показала квартиру Грейс, и девочка с напористым воодушевлением воспринимала все, что видела: окна с подъемными рамами – прелесть, маленькие черные камины – прелесть, новое красновато-коричневое ковровое покрытие – прелесть, а увитая глицинией беседка в саду – вообще чудо. Ребенок в ней исчез, упрямство и эгоизм выпали вместе с молочными зубами. Появлялся нежный бутон будущей женщины, темными глазами всматривающийся в лицо матери в поисках хоть какой-то подсказки о том, что надо говорить, делать, чувствовать. Бойко отбивающая чечетку Ширли Темпл превратилась в молчаливую инженю с киноэкрана, готовую отступить в тень. «Мы здесь все красиво устроим», – повторяла Дайана, но квартира казалась слишком чуждой и тихой, а улица снаружи – чересчур приличной и безжизненной. Никто не стучался в дверь, чтобы поздороваться, ночи проходили в жуткой тишине. Может, именно это им и нужно – импровизированный санаторий для исцеления.

О случившемся они никогда не говорили, однако его тяжкое присутствие всегда ощущалось в их молчании и отрешенных взглядах. Грейс предстояло дать показания в суде. На этом настоял детектив Пауэлл, утверждая, что присяжным просто необходимо видеть ее на свидетельской трибуне. Спорить с ним было трудно, в конце концов у нее возникло желание угодить ему, вместо того чтобы потребовать то, за чем пришла, и у нее осталось чувство собственной приниженности и ценности одновременно. Пауэлл говорил, что их дело против того сомалийца подкреплено вескими доказательствами, многочисленными данными судебной экспертизы и множеством свидетелей со стороны обвинения, но им все равно нужно, чтобы Грейс сказала, что именно этого человека она видела в дверях. Он объяснил, что после сильного шока психика способна сыграть с людьми злые шутки, стирая одни воспоминания и делая другие кристально-ясными, и от них с Грейс требуется как следует постараться и вспомнить лицо преступника,