Три метра над небом. Трижды ты - Федерико Моччиа

– Хочешь еще чего-нибудь?

Раффаэле смотрит на меня со своей вежливой улыбкой, с этим его невероятным спокойствием. Хватит, пора удовлетворить любопытство.

– А тебе никогда не хочется послать кого-нибудь к черту?

Мой вопрос его изумляет.

– А? – переспрашивает он.

– Да-да, ты не ослышался. Неужели никто никогда не бесил тебя так, чтобы тебе хотелось бы послать его к черту? Ты всегда такой спокойный! Слишком спокойный! А потом такие, как ты, входят в какое-нибудь заведение и открывают стрельбу по всем.

Он смеется и пожимает плечами.

– Но я действительно спокойный! Отец доводит меня до белого каления, и иногда я с ним даже дерусь, но не слишком, потому что у него уже был инфаркт. Видишь ли, для меня люди делятся на воспитанных и невоспитанных. Мне повезло. У меня много официантов. И этих невоспитанных я посылаю обслуживать их…

И он уходит с блаженной улыбкой – как всегда, не слишком отягощая себя мыслями. Я делаю вид, что ем, и слышу, как вибрирует мой мобильный. Пришло сообщение. Беру телефон, оглядываюсь вокруг, словно я что-то натворил, словно я уже должен чувствовать себя виноватым. За столиком я один. В ресторане я единственный, кто один, по крайней мере, физически. Не знаю, читать ли сообщение; у меня есть дурное предчувствие, от кого оно может быть. Иногда мы испытываем такие странные ощущения, которые потом, в реальности, не знаем, как истолковать. Как тогда, когда Баби гадала – крутила хвостик от яблока. Время от времени она говорила: «Ну-ка, посмотрим, кто обо мне думает!» И она это делала для меня, нарочно, потому что встречалась со мной. Она увидела, как я меняюсь в лице. «А, Б, В, Г…» Но, заметив, что мне совсем не весело, она внезапно затараторила: «М, Н, О, П, Р… С!» И на «С» она остановилась.

– «С»! Обо мне думает… Саверио!

А потом она бросалась ко мне и смеялась, как сумасшедшая, над моей ревностью. Хотя, думаю, она ее никогда не понимала. Я ревновал к другому – к ее любви, к ее интересу, к ее любопытству. Мне бы хотелось разделить каждую ее мысль, все, что она видела. А еще я хотел, чтобы каждая ее улыбка была и моей. Разделить с ней жизнь – вот что я хотел. Почему я так много о ней думаю? Я смотрю на мобильник. Мигание время от времени напоминает мне, что пришло сообщение. Я беру телефон, откидываю крышку экрана и, больше не раздумывая, решаю его прочесть.

«Любимый мой, где ты? Знаешь, я сегодня какая-то очень странная. Я по тебе скучаю, даже зная, что ты у меня есть, и что, самое главное, ты мой. Мы поменяли ресторан: мы в „Дзандзара“, на улице Крещенцио. Мы тут ужинаем, а потом мне хотелось бы немного потанцевать – только для того, чтобы переварить еду! Но, наверное, не пойду. Люблю тебя».

Джин. Джин и ее счастье, которое она выражает только с помощью ста с лишним символов. Джин и ее веселье. Джин и ее любовь. Джин и наш ребенок в ее чреве. Джин и ее умение ждать, ее влюбленность, забота, настойчивость, упорное желание сохранить нашу любовь. Желание выстроить эти отношения, преодолевая все трудности, забывая даже мою измену, прощая меня. По крайней мере, так она мне сказала. Но действительно ли можно преодолеть измену? Разве она не как рана, в любом случае оставляющая отметину, этот ожог? Может, это падение и произошло по молодости, но разве оно не оставило на твоей коже это неизгладимое белое пятно? Иногда я видел, как менялся ее взгляд, и она становилась грустной – когда что-то напоминало ей о той боли. Какой-нибудь фильм, шутка, со смехом рассказанная за столом, история измены одной пары, с которой мы особо и не дружим – вот, даже и какой-то пустяк сразу же опять начинал терзать ее сердце. Однажды утром, когда она была в ванной, наши взгляды встретились в зеркале. Я ей улыбнулся, но она прополоскала рот, вытерла его и потом мне сказала: «Когда в той церкви ты мне рассказал о своей измене, твои слова произвели на меня такое впечатление, как тот ужасный скрежет мела, когда в детстве учительница пишет на доске. Но тот звук длился секунду, а боль от твоих слов бесконечна».

Твердость, с которой она это сказала, была для меня больнее, чем удар кулаком в живот – удар, оказавшийся сильнее многих реальных, которые я получил. И потому я ее попросил:

– Попытайся забыть, любимая…

– А ты поклянись, что больше никогда не заставишь меня страдать.

– Клянусь.

– Прошу тебя: если ты думаешь, что не в силах сдержать эту клятву, уходи сразу же. Чтобы не было так, будто ты убиваешь меня медленно. Сейчас я еще могу устроить свою жизнь, могу снова влюбиться… Может быть.

А потом она начала смеяться; тогда я ее обнял и сказал ей:

– Я остаюсь, но, прошу тебя, не напоминай мне об этом больше. Мне стыдно.

Теперь я в машине, еду медленно, по радио заучит песня «Я бы хотела тебя утешить» Элизы. Я поймал ее случайно, но кажется, что она как нельзя более кстати. «Поклянись, что больше не заставишь меня страдать». И я ей в этом поклялся. И словно услышал внутренний голос: «Ты не можешь оступиться, больше не можешь. Если ты думал, что неспособен сдержать обещание, то тогда тебе не следовало бы брать на себя эту ответственность. Или ты такой слабый?» Этот строгий голос, который, к сожалению, похоже, знает, что я за человек, задает мне риторические вопросы, прекрасно зная ответ. «Правду? Хочешь знать правду?» Но я ее не знаю. Я уже больше ничего не знаю. Более того: трагизм заключается в том, что я, наоборот, кое-что знаю. Я нашел ответ на то, о чем вы, многие, меня спрашивали. Мне жаль, но я несчастлив. И, не отдавая себе в этом отчета, я останавливаю машину. Я здесь, через дорогу, напротив ресторана «Дзандзара». Вот она, я ее вижу. Джин там со своими подругами, сидит на улице, около ресторана, за столиком справа. Я выключаю свет и смотрю на нее. Они слушают, что рассказывает Антонелла, потом вмешивается Симона, и внезапно они все начинают смеяться. Джин качает головой, закрывает глаза, ей очень смешно, она держится за живот и машет левой рукой, словно говоря: «Ой, мне плохо, не могу больше, вы заставляете меня слишком много смеяться». Потом подходит официант – молодой, симпатичный парень. Он останавливается рядом с их столиком, и все девушки становятся серьезными. Они его слушают. Симона и Анджела быстро переглядываются и слегка улыбаются. Он действительно красивый, этот парень. Наверное, он рассказывает им о десертах. Потом замолкает, улыбается и ждет, что решат заказать девушки. Симона что-то спрашивает, выслушивает ответ официанта и кивает, словно говоря: «Вы меня убедили», – и делает заказ. Антонелла поднимает указательный палец и заказывает то же самое. Зато Анджела выбирает что-то другое, и Джин с ней солидарна. Официант благодарит, собирает маленькие меню и уходит. Но как только он исчезает из предела их досягаемости, Симона наклоняется над столом, словно собираясь сказать что-то по секрету. Не успевает она закончить, как все они снова хохочут. Джин изображает из себя моралистку, я читаю по ее губам: «Да ладно вам!» – словно замечание насчет официанта выходило за рамки. Зато Симона утвердительно кивает головой, словно говоря: «Поверь мне, я права, так оно и есть». А потом – уж не знаю, как – парень из-за соседнего стола что-то говорит. Антонелла ему отвечает. Другой парень, из-за того же самого столика, говорит еще что-то. Девушки смеются. Эти трое парней одни, без спутниц. Они пьют пиво и, похоже, люди хорошие. Невозмутимая Симона отпускает шуточку, подруги смеются. Смеются и парни. Потом приносят десерт, официант его раздает, прекрасно помня, кто что заказал, и снова удаляется. Парни из-за соседнего столика отворачиваются и оставляют их в покое: они знают, что во время десерта мешать не следует. Какое-то время все спокойно. Потом Джин встает, что-то говорит своим подругам, входит в ресторан, о чем-то спрашивает девушку за кассой, а потом идет вглубь ресторана, исчезая из моего поля зрения. Один из трех парней встает и тоже заходит в ресторан. Я вижу, как он идет к стойке. Его приятели не обращают на это особого внимания, продолжают пить. Один из них зажигает сигарету. Вскоре я вижу, как возвращается Джин. Парень, стоявший у стойки, от нее отходит, и, прежде чем Джин выйдет из ресторана, останавливает ее. Джин оборачивается. Она удивлена, стоит рядом с ним. Теперь они видны как два силуэта, потому что сзади по ним бьет очень сильный белый свет. Джин его слушает, он жестикулирует, говорит, объясняет, смеется. Наконец она что-то с улыбкой произносит, оставляет его там, выходит из света, возвращается к столику и садится на свое место. Парень не унывает, догоняет ее, здоровается с подругами, представляется, потом сует руку во внутренний карман куртки, достает визитку и кладет ее на столик перед Джин. Что-то объясняет – может быть, про свою работу – или приглашает ее. Или всех их… По крайней мере, я это так понял. Продолжаю наблюдать за этой сценой – но без гнева и даже, должен сказать, без ревности. И это меня удивляет. Неужели я так изменился? И все-таки этот парень меня раздражает: он кажется мне бесполезным или, лучше сказать, пустым. Вот именно: это что-то докучливое, что вошло в жизнь Джин, в мою жизнь. Словно какая-то мошка, или, того хуже, как одна из тех мух, которые время от времени садятся тебе на руку или на ладонь, надоедают тебе. И тогда ты время от времени шевелишься только потому, что надеешься, что эта муха решит улететь куда-нибудь в другое место или исчезнуть навсегда. Но дело только в этом и ни в чем больше. Я не испытываю того внезапного приступа ярости, который меня ослеплял; меня не переполняет желание избить этого парня, раздавить его, как если бы он был той бесполезной мухой. Нет, я на удивление спокоен. А если бы на месте Джин была Баби? Если бы эту визитку получила она? Визитку, которую положили туда, на стол, так дерзко – как вызов, как искушение, как возможный призыв уединиться? Остался бы я тогда вот так, через улицу, ничего не делая? Парень еще что-то говорит, Симона перебивает, другие девушки смеются. Джин кивает, и тогда парень, судя по всему, замолкает. Он больше не смеется, он потерял свой энтузиазм… Может, ему сказали, что у Джин есть парень, что она влюблена или собирается замуж. Однако парень все равно оставляет визитку на столе и опять садится. Джин улыбается, берет визитку и кладет ее в кармашек куртки, потом хлопает по нему рукой и что-то говорит подругам. Они тоже улыбаются. Может, она предложила воспользоваться этим парнем – но всем вместе. И тут я слышу, как звонит мой мобильник. Я вынимаю его из кармана и, не раздумывая, отвечаю.