Призраки дома на Горького - Екатерина Робертовна Рождественская

а на переехавший дом было действительно любопытно взглянуть. Про Саввинское подворье Ирка знала, ведь не раз, когда ходила с Катей в «кишку» за продуктами, они обязательно захаживали в тот двор. Теперь, спустя сорок лет после Саввинского, передвинули еще один дом, там, вверх по Тверской, сразу за Пушкинской площадью. Это была всем известная типография Сытина, красавец-дом в стиле модерн, в котором находилась редакция газеты «Труд».

Девчонки гуляючи дошли по тихим переулочкам сначала до школы, которую уже присмотрели для Лиски на следующий год, и затем, обогнув уродливую красно-кирпичную коробку театра, вышли на Тверской бульвар. На бульваре сочно пахло землей, словно только что тут проехал трактор и поднял глубокий пласт, но нет, ни трактора, не взбаламученной земли не наблюдалось – только старушки, щурящиеся на солнце, да отдельные мужички, читающие газеты на стендах. Гулять здесь было неудобно – Лискина коляска вихляла по каменистой аллее, кукла подскакивала на ухабах, а Бонька норовил перезнакомиться со всеми встречными собаками или хотя бы отметиться возле каждой клумбы. Еле добрели наконец до площади и встали у самой проезжей части напротив Пушкина. Переходить на сторону Сытинской типографии не стали – большое видится на расстоянии. Катя первый раз так прицельно изучала переехавший дом, до этого лишь пару раз промчалась на машине мимо, так и не успев ничего рассмотреть. Хотя и вглядываться особо было не во что. Типография все еще стояла в окружении серого высокого забора, за которым, видимо, скрывались рельсы, лебедки и всякие другие приспособления для переезда домов. Репортаж, подробный, с деталями и интервью, Крещенские видели по телевизору, поэтому Кате было все более или менее понятно – под дом подсунули рельсы и каким-то макаром перекатили вниз по улице Горького так, чтобы было видно новое здание газеты «Известия», хотя, если сравнивать, Сытинская типография была в разы красивее известинской серой коробки.

– А ты помнишь наши зеленые тарелки? – спросила Катя Ирку.

– Какие? Из сервиза? Помню, к чему это ты их вспомнила? – удивилась Ирка.

– А они из этого дома… Тут на нижнем этаже находился книжный магазин Сытина, вон на тех, втором и третьем этажах – редакции газет, а на самой верхотуре была сытинская квартира, где наш сервиз и жил долгие годы. Его специально заказывали на Кузнецовской фабрике. Ну вот, а лет пять назад нам его продал внук Сытина, для которого он оказался слишком большим. Так что сервиз с историей. Представляешь, а вдруг с теперь уже наших тарелок сам Чехов ел? Или Толстой? Это ж как в сказке! У меня перед этими тарелками прям трепет какой-то, а мама их раздает направо-налево. Кулебяку недавно испекли гостям, так остатки на тарелочке и отдали, как хлеб-соль! Я уже сколько раз ей говорила, и бабушка тоже, а мама оправдывается: все должно быть красиво!

В общем, постояли, побубнили, почитали лозунги на боковине дома – Лиска в этом отличилась, внимательно все рассмотрели и пошли обратно на бульвар, где погуляли еще с полчасика. Бонька притомился, да и сестричка тоже. Она все пыталась избавиться от надоевшей коляски с выскакивающим младенцем, подсовывая ее то Кате, то Ирке, а Бонька вывалил длиннющий язык и всем своим видом намекал, что ему давно пора поспать. Кое-как доплелись до голубятни, послушали, как во дворе у композиторов поет один из жильцов – и акустика хорошая, и аудитория всегда найдется, – и пошли домой. Ирка, казалось, успокоилась, ни о чем таком странном больше не говорила и даже по настоянию Лидии Яковлевны немного поела. Ну как поела – поклевала. И все, попрощалась и снова исчезла.

Очередной псих

А прямо накануне отъезда на юг среди газет и журналов, вольготно лежащих утром на полу, Лидка обнаружила письмо. Обычный, ничем не примечательный конверт с адресатом, написанным темно-красными чернилами. Без адреса, просто «4-й этаж, кв. 70, Катеньке Крещенской – К.К.». Лидка забегала, закудахтала, не знала, открыть ли, прочитать ли, заволновалась, замучилась, хотела было будить Аллусю, но пожалела, а тут уже к завтраку вышел Робочка.

– Ну слава богу! Доброе утро, Робочка! Тебе кашку какую? Блинчики я уже пожарила. Не хочешь кашку – мокрый омлетик сделаю!

Мокрый омлетик отличался от обычного большим количеством молока, поэтому и имел такое название, – взбитые с солью яйца в нем мгновенно сваривались и утопали, никак с молоком не соединяясь. Но получалось безумно вкусно и очень по-диетически, Роберт же почти всегда маялся животом.

– Омлетик, да, с удовольствием, спасибо, Лидия Яковлевна.

Роберт сел на свое любимое место в торце стола, у лампы с абажуром, отодвинул подальше пепельницу, еще рано курить, он давно пообещал Алене, что натощак курить никогда не будет, тем более еще эта дурацкая язва двенадцатиперстной активизировалась, а она тоже не любила сигаретный дым…

Лидка положила ему на стол газеты, а сверху – письмо с красной надписью «Катеньке Крещенской – К.К.».

– Вот, Робочка, посмотри, утром пришло, в дверь кинули. Не нравится оно мне, странное, надпись эта кровавая, что-то сердце неспокойно…

Роберт взял письмо, прочитал надпись, чуть сощурив глаза, повертел и даже зачем-то посмотрел на просвет.

– Откроем? Страшно Катюле давать. Мало ли что там… – предложила Лидка, уже вытирая руки о фартук, чтобы вскрыть письмо.

– Оно ж не нам, Лидия Яковлевна, неудобно, давайте лучше Катюху подождем, пусть просто при нас почитает.

Лидка разочарованно вздохнула, перестала вытирать руки, сдвинула брови и пошла остервенело бить яйца для мокрого омлетика.

Катя, как назло, спала долго, уже и Лиска приковыляла на кухню, и Аллуся встала, а старшая все дрыхла и дрыхла. А как пришла, папа ей объявил:

– Посмотри, тебе тут письмо принесли, открой, почитай.

Это было чем-то новым, письма в основном приходили Роберту, ну изредка Алене, но чтоб вдруг Кате – такое еще не случалось ни разу.

«…23 июня 1976 года, 7 часов прекрасного солнечного утра.

Катя! Дорогой мой человек! Нас держат пока на расстоянии, а я рвусь на свидание с тобой с единственной целью – раскрыть перед тобой в личной беседе все свои чувства, таланты и возможности, чтобы отдать тебе то, что накопилось в дурацкой башке и трепетном больном сердце. Помнишь, как мы говорили с тобой неделю назад по телефону, я попросил позвать отца, а ты сказала, что его нет дома? Я до сих пор слышу твой милый голос, доброе внимание, нежное понимание, сочувствие и сострадание. Я сначала влюбился именно в него, в твой голос. Потом в тебя. А помнишь еще