Музей «Калифорния» - Константин Александрович Куприянов

коммунистической деревне и главная валюта тут — показывать и рассказывать, что тебе лучше, чем другим. А мы целуемся, нет причин разговаривать о будущем — будущего не будет, есть только это мгновение. И даже оно нам не принадлежит: все Богово — он владелец этой истории обо мне; написана на листе бумаги, а мне изнутри мерещится объемной, движущейся, пахнущей картинкой с событиями и какими-то элементами, хотя сделана она из материи истлевающей и импульса превращения.

Кто-то вооружается религией, кто-то — шикарным телом, кто-то (большинство, пожалуй) — деньгами и невежеством. Я тоже создал какой-никакой образ за это время, ему еще много нужно, чтобы затвердеть: овладеть в совершенстве оттенками местной речи, избавиться от акцента, довести до приемлемого состояния тело, взгляд в будущее и кошелек. Может, не стоит сопротивляться? Может, пока этот говорящий аватар торгует некоей условной ценностью, внутренний «я» вполне себе предается медитации, молитве, созерцанию — всему красивому, что не покажешь особо, чем не поторгуешь как ценностью перед людьми?

Юлия села рядом на край кровати. Может, надевает она носки, а может, просто сидит, уставившись в экран телефона — уже не помню… Было совсем темно, и я думал, что она опаздывает. Почему-то из этого места, оборачиваясь на тот, без сомнения, волшебный вечер, кажется, будто она чуть не уснула, прямо так, сидя. Потом она почему-то похвалила меня: «Ты хороший, Кави, ты молодец». А может, это уже фантазии мои приписали. Все-таки здорово было — даже не сам секс, а вот эта пробивающая два тела вмиг искра, которой наконец-то не нужны ни слова, ни взгляды, просто вы врастаете друг в друга, без страха, без агрессии, как есть, как было решено между вами задолго до всего, и ты не сомневаешься больше. Вот по этому я буду скучать.

Через месяц она действительно уехала, и я с удивлением подумал: вот у Юлии как раз нет никаких соцсетей. Есть страничка в Фейсбуке — знаю, уже не мало, — но она пишет туда длинные, немного витиеватые посты со спиритуальным закруглением, и меня утомляет (даже скучно) их читать, я устаю, я глуповат, я листаю дальше… Вместо чтения я лучше повспоминаю запах ее пота, холодные очертания ее сосков после душа, прикосновения к ее рукам, обладание скоротечное ее красотой и ее голосом, нежность ее прощального поцелуя — мелочи, которые, как ни тоскуй, не удержишь. Они были и исчезли. Не появятся вновь, от этого горько! Лучше уж верить в Бога, которому принадлежит привилегия всегда иметь возможность войти созерцателем в комнату любовников, старых или молодых, новоиспеченных или давно знающих друг друга… Да, если есть у Него эта привилегия, то, кажется, не так трудно ему быть собой?..

Для кого мы все это постим и «создаем»?.. Именно в кавычках. Я больше всего переживаю, когда не чувствую в себе зрителя, и это тринадцатая причина колебаться перед принятием веры: в‐тринадцатых, я боюсь, что делаю это только для зрителя, чтобы было ощущение, что если уж не Инстаграм с Твиттером живо интересуются тобой, то хотя бы крестная мать Гурума. Ей я верен на исходе дня, невзирая на одноразовые интрижки с прихожанками. И еще тобой интересуется ее всепребывающий верховный Бог в наивысшем измерении.

Кстати, профессор Макс не раз говорил, без особого пафоса, просто как будничную гипотезу: что, мол, все мы родились во Вселенной, которой «заведует» Сатана. Не этот олигофрен из воскресных проповедей, самый злой чувак в космосе, а настоящий, мысленный дьявол. «Собственно, — сказал Макс, — можно по-всякому к нему относиться, но очевидно, что мышление — это и был запретный плод, и способность отделять зло от добра — неминуемая стадия, и попробовать его было неизбежным, а значит, ни о каком грехе не было и речи. Закабаление во времени, превращение себя в обусловленную временем мартышку, всегда ковыряющую то прошлое, то будущее в неустанных попытках усесться получше и освободиться от зуда, тревоги, ужаса, желания — это такая своеобразная плата за допуск нас к подобной тайне и издержки неумения распоряжаться ею».

Самому мысленному дьяволу никак было не рассмотреть, что же происходит в разворачиваемом времени — для него капсула она или точнее капля, — но человек достаточно волшебен и несовершенен, чтобы раскрыть, будто завернутый подарок, иллюзию движения времени из прошлого в будущее. «Грандиозный эксперимент, — комментировал предположение профессор, — и развивается он, конечно, далеко не только тут, но по всему космосу, среди миллионов галактик». Как минимум это не исключено потому, что представимо, а по словам Макса, все, что можно представить, имеет право на существование и почти наверняка существует, ведь пространства очень-очень много, а времени еще больше. Всему настанет час и место. Нашей жизни не хватит даже дать каждому мерцающему огню в небе по названию, не говоря о том, чтобы проникнуть в суть происходящего там, поэтому космос — лишнее. Да, Макс часто мне напоминал, что космос — физические попытки освоить его — лишнее и саморазрушительное занятие. По сути — бегство от себя. Если бы были партии в наши дни на Земле — скажем, одна бы называлась «космофаны», а другая — «землисты», — меня бы безусловно сманили последние, я сделался бы видным землистом-пропагандистом и ходил бы убеждать школьников в необходимости строить дом, сажать сад, возделывать внутреннее пространство и его превращать в рай и забыть о несбыточных мечтах улететь отсюда. Ничто там не ждет наши тела. Важно разобраться с собой, со своим ДНК. Макс немного торопился и немного опаздывал, но я верил в него.

А если не успеть, то было ли все зря?.. По крайней мере, я видел по Максу, что можно служить великой мысли, великой идее и при этом не утопать в них, не представлять славу и силу как главный исход всего, хотя они и прилагаются. Он никогда не кичился и не скрывал то, что это принесет нам известность на весь мир, он знал, что есть ровно одно событие, которое, если притянуть, все и включит.

Мне со временем тоже так стало казаться. С одной стороны, у огромной цели есть огромные контуры, сложить которые для маленького человека немыслимо. С другой, все складывается и так, без необходимости напора с моей стороны или тем более насилия, и в конце ты можешь заметить в лучшем случае одно-два последних триггерящих события: например, нужное знакомство, нужное интервью, нужную публикацию, и вуаля — завтра о твоем изобретении неожиданно узнают «все», далее, как снежный ком, информация вовлекает действительно всех, без кавычек. Издалека — невозможно. Вблизи —