Окруженец. Затерянный в 1941-м - Вадим Мельнюшкин

— Разрешите вопрос, товарищ командир отряда, — чего это Нефёдова на уставняк пробило. — А это точные сведения? Как бы не попасться, да и с немецким у нас, как вы знаете, не очень.

— Немецкий вам не слишком будет нужен — под хиви будете косить. Николай, объяснять кто такие хиви надеюсь, не надо, ты с ними сидел.

— Не надо, я их ещё, гадов, и вешал.

— Вот значит старшим и пойдёшь. Повязочку тебе симпатичную такую сделаем. И даже чего-нибудь напишем, надо только придумать чего.

— Так в лагере они просто белые были, точнее грязные.

— Ну, можно и не писать, хотя лучше чего начирикать, подумаю. Да ещё, старшина, что с ранеными?

— Станчук умер, не пригодятся ему ваши лекарства, а Жорка ничего, поправляется, с немцем в шашки играет.

— Здорово, а работать он у вас не пробовал?

— Кто, Жорка?

— Немец конечно!

— Он работает, дай боже. Руки золотые, всё оружие уже до ума довёл. Чего, мне его ямы заставить копать?

— Ладно, старшина, не обижайся. Но и не расслабляйся — если немец сдёрнет, всей нашей работе швах настанет.

— Никуда не денется, если только на небеса.

— Ну и ладно. Номера с машин сняли? Несите сюда, эх, надо вспомнить какой номер я на тодтовской машине в Полоцке видел.

* * *

Длинная автомобильная колонна неспешно втягивалась в город, обдавая часового запахом масла, сгоревшего бензина, и жаром перегретых двигателей. Погода для начала осени стояла непривычно сухая. Солнце с неба палило нещадно, прогревая землю так, что поднятая колёсами пыль, висела в воздухе по полчаса, мешая обзору и забивая радиаторы. Последние машины в колонне представляли собой большие горы грязи, а водители в советской форме без знаков различия, напоминали цветом лица и одежды, вышедших из могил вурдалаков. Ещё большее отвращение вызывало то, что через дорожки, пробитые потоками пота, стекавшего по их лицам, проглядывали участки распарено-красной кожи. Немецкий солдат с сапёрными знаками отличия, сидевший в последней машине рядом с водителем, имел вид не лучше, но вызывал у часового естественное чувство сострадания. Но всё же это лучше, чем фронт, где дикие иваны, неся огромные потери, продолжают сопротивляться доблестной германской армии. Спесивые лягушатники и заносчивые лайми, получив во Франции вдесятеро слабее, сдались или сбежали, а эти продолжают драться, разменивая десяток своих жизней на одну немецкую. Идиоты, неужели они на что-то надеются? Вряд ли, просто из своей природной ограниченности не понимают, что их песенка спета. Зачем гибнуть ни за что, ни про что? Одно, слово — скифы!

— Рядовой, кажется мне знакомо ваше лицо, — обратился к часовому офицер, нет, скорее пародия на немецкого офицера, вышедший из следовавшей в голове колонны легковой машины, которая встала сразу в десяти метрах от поста.

— Рядовой Пройсс, господин цугфюрер, так точно, я делал вам перевязку четвёртого дня прямо здесь.

— Спасибо, рядовой, — зондер протянул непонятную чёрную коробку с зелёной окантовкой. — Говорят, такие курит сам Сталин. По крайней мере значительно лучше ваших пайковых.

— Спасибо, господин цугфюрер.

Видно что этому недоразумению в форме нравится, когда перед ним "тянутся" и отвечают по уставу, ну а Отто это не сложно. Он не курил, но если это, и правда, хорошие сигареты, то можно их сменять на что-либо полезное, может даже на "панцершоколад". Он вообще любил сладкое, а от "панцершоколада" становилось легко и пропадал страх, постоянно державшей его в напряжении последний месяц. Того же эффекта можно было добиться приняв таблетку первитина, но с шоколадом процесс был гораздо приятней.

— Вы сколько будете на этом посту?

— До завтрашнего утра.

— Ну, тогда ещё увидимся, спаситель, я уже до вечера собираюсь покинуть ваш город.

— Удачи, господин офицер.

Ага, офицер, как же, но хорошее слово и кошке приятно. Может чего ещё обломится к вечеру-то.

* * *

Автоколонна остановилась перед воротами, только легковой автомобиль зарулил внутрь двора. Господин интендантуррат, собственной персоной, уже встречал меня во дворе.

— Здравствуйте, Пауль. Машины сюда загонять не стоит — ваш груз на складе в пяти минутах отсюда. Да, как ваши раны?

— Здравствуйте, Огюст. Вашими молитвами с моими царапинами всё нормально, а насчёт склада я так и подумал. Грузчики там найдутся?

— Обижаете. Там может не быть лётчиков и танкистов, да что значит не быть — их там точно нет, но грузчиков хватает. Вы заночуете?

— Нет, загрузимся и обратно в Витебск.

— Разве вы отсюда не в Краков? — насторожился немец.

— Отнюдь, в Краков, — я понизил голос, дабы никто не услышал, — пойдёт вторая партия, ваша, а моя из Витебска прямым ходом в Варшаву. Железная дорога уже заработала, вы не знали?

— Вот как? Тогда да, так безопаснее.

— Кстати, вы определились с адресом доставки и объёмами?

— Да, всё хорошо, я бы сказал просто отлично. Нас ждут великие дела, Пауль.

Ага, трибунал тебя ждёт не дождётся. Хотя может и отвертишься — калач тёртый.

— Тогда чего ждём мы? Раньше начнём — раньше опохмелимся.

— Согласен, — засмеялся Мезьер. — Сейчас организую погрузку, вернёмся и обмоем.

— Извините, Огюст, но давайте следующий раз. За погрузкой своего груза, — выделил предпоследнее слово, — я собираюсь проследить лично. Не считайте это за недоверие, но бережёного Бог бережёт — путь длинный и не хотелось бы застрять ночью посреди леса из-за рассыпавшихся мешков.

Ну да, так я и оставлю свою банду без присмотра, вдруг Тихвинский растеряется и не сможет какую проблему разрулить. Погорим из-за мелочи, как шведы под Полтавой.

— Вы совершенно правы, мой друг, именно так надо делать дела, — Мезьер как-то замешкался, видно в душе его происходила внутренняя борьба. — Надеюсь вы не откажетесь принять от меня в подарок бутылочку так понравившегося вам коньяка.

А так это он с жабой борется. Смотри какой сильный — справился.

— Конечно же я не могу отказаться от предложения друга, но оставляю за собой право на ответный подарок.

Ишь, как глаза загорелись. Будет тебе подарочек, век не забудешь.

Склад не впечатлял — сарай он и есть сарай, только большой и грязный. Охранников было всего двое, степенные такие сорокалетние немецкие бюргеры, с пузами. Первый раз таких вижу — или я что-то не понимаю в немецкой мобилизационной политике, или Мезьер на ответственные места своих старых подельников пристраивает. Около конторы у него нормальные солдатики ошиваются, а здесь два таких чуда, ну да мне на руку — эти вряд ли к водителям и Тихвинскому приставать будут. А вот и он, легок на помине — ополоснул морду из фляги и, как и договаривались, сразу отвалил в тенёчек, типа — хрупкий груз, не кантовать. Грузчиков было за два десятка, опять наши пленные, ну примерно на это я и рассчитывал, правда могли быть и местные, но дело это не меняет. Водилы мои сделали морду кирпичом и в разговоры не вступали, от чего сразу получили несколько ненавидящих взглядов и по ведру словесных помоев на голову. Кто-то из архаровцев не выдержал и один из грузчиков покатился по земле, получив плюху. Часовые защёлкали затворами и заорали, чтобы буяны разошлись. Я тоже поорал. Прибежал Тихвинский — и вот уже наш горе-боксёр собирает мордой пыль. Надо будет проследить, как бы в лагере разборок по этому поводу не случилось, а то будет у меня военюрист с подглазными осветительными приборами. А оно мне нужно?