Окруженец. Затерянный в 1941-м - Вадим Мельнюшкин

Бил наугад, не может в таком городе как Полоцк не быть винокуренного завода, а если он есть, то если и будет где первым налажено производство, то на нём. Попал.

— Да какой там спирт, бурда одна. Спецов нет, часть оборудования пропала. Давайте так, я подарю вам шесть бутылок коньяка и пару фляг спирта, уж какого есть, а мы позабудем этот скорбный инцидент, чтобы он не омрачал наших отношений.

— Ну что вы, это получается что я вас шантажирую. Нет, я обязательно заплачу. Сколько?

— Ни в коем случае, это будет мой подарок. Возможно мы ни раз сможем помочь друг другу.

— Хорошо, но я буду должен.

В конце концов попал он только на пять бутылок, потому как одну обещал уже ранее, и отдельно её считать явно не будет. Переживёт, если раньше не расстреляют.

— Как думаете, сколько время ещё займёт погрузка?

— Никак не меньше пары часов.

— Тогда я на перевязку, а потом готов забрать подарки.

В госпитале царила нездоровая суета. Ещё в лагере узнал, что вроде в город прошёл большой медицинский транспорт, то ли немцы опять перешли в наступление, то ли советские войска нанесли контрудар. Главное, по радио обычные сводки — идут упорные бои. Нет, рассказывают как немцев бьют в хвост и в гриву, но я уже привык, назвали пару отбитых населённых, но особо победных реляций или наоборот не наблюдается. Непонятно.

Обер-арцт был загружен по самый верх своей медицинской шапочки. На мою просьбу прислать фройляйн только махнул рукой и попросил долго её не задерживать, а вот на желание получить свободную перевязочную отреагировал бурно.

— Молодой человек, вы в своём уме, да у меня раненые в коридоре лежат. Здесь вам что, дом свиданий? Ладно, пройдите в мой кабинет, там не заперто. И учтите у вас пятнадцать минут и ни секундой больше. Как вы будете смотреть в глаза людям, если из-за несвоевременной перевязки кто-то из солдат получит гангрену и лишится конечности, а то и того хуже, умрёт?

Как-как, молча. Это будет как минимум значить, что он не вернётся на фронт. Без ноги можно жить, а вот с дырой в башке как-то проблематично. Ждать пришлось долго, да и стрелки на часах вели себя до крайности уныло, не то что еле ползли, скорее просто стояли на месте, нагло ухмыляясь. На редкость наглые часы, немецкие наверно. Наконец дверь хлопнула и вошла она.

— Костя, — жаркий шёпот в ухо. — Немедленно поставьте меня на пол. Вдруг кто-то войдёт. Я же сейчас всё растеряю, грохота будет на полгоспиталя.

Это она права, свёртки с бинтами это ладно, но если она уронит эту блестящую банку для стерилизации, то точно все сбегутся. Но отпускать такую мягкую теплую и красную словно помидор — что я враг себе? Ох, ладно, сам с собой потом помирюсь. Единственное, что она сделала, прежде чем снова оказаться в моих объятиях, это избавиться от своей ноши, свалив её на стол главврача.

— Константин, довольно, у меня времени нет, Рогге ругаться будет. Вы прямо как из леса приехали — хвать девушку и сразу целоваться. У меня же губы опухнут, как я в глаза людям смотреть буду?

— С чувством превосходства!

— Вам бы всё смеяться…

— Мы разве не на "ты"? Если нет, предлагаю выпить на брудершафт.

— Обойдёшься, спирт только для наружного применения, в целях обеззараживания. Хватит, садись, буду бинты снимать, и лучше говори по-немецки, мало ли кто подслушает.

— Но ты же будешь меня хуже понимать.

— Я тебя без слов отлично понимаю, твои хамские руки и губы всё отлично объясняют. Ну-ка убрал грабки на колени. Правда, хватит — мне работать надо.

— Всё, я уже паинька. Откуда страдальцы?

— Наши под Смоленском вроде в наступление перешли. Как думаешь скоро нас освободят?

— Не знаю, — зачем девушку расстраивать, пусть надеется. — Может и скоро. Но нам надо пока здесь работать.

— На немцев?

Аж передёрнулась бедная.

— На себя и против них. Подумай как удобнее ваш аптекарский склад подломить.

— Выражения у тебя… Петька у нас во дворе так выражался — посадили его в сороковом за грабёж.

— Это не грабёж, это экспроприация.

— Вот-вот, слово в слово.

— Времена, Оль, изменились. То, что раньше было нельзя, теперь нужно. Вот немчуру побьём и опять станем законопослушными гражданами.

Она с сомнением посмотрела на меня, но промолчала.

— Хорошо, я подумаю. А много лекарств надо.

— Чем больше унесём, тем меньше останется.

— Но здесь же раненые, они без лекарств умереть могут.

— А наши бойцы в лесу без лекарств не могут? Да я готов за одного своего весь госпиталь закопать, вместе с персоналом… Ой, извини, на нервах весь. Знаешь, что эсэсовцы в городе?

— Да, приехали какие-то страшные, в чёрном. Один заходил, так у меня до сих пор мурашки как вспомню — у него глаза убийцы, бледные и пустые.

— Вот они и приехали убивать. Всех кто нам помогает, всех кто не смерился, вообще всех кто им не по нутру придётся.

— Соседка говорила, что евреев будут куда-то эвакуировать, их уже забирают.

— Может и будут куда, на тот свет скорее всего.

— Но они же ничего не сделали.

— Они есть и этого достаточно, мы с тобой тоже в недочеловеках числимся, и участь наша быть у господ рабами.

— Как при царе?

— Хуже, как при Вельзевуле!

— Да ну тебя, ты меня просто пугаешь. Ой, что с твоим лицом?

— А что?

— Даже шрамов почти не осталось, такого не может быть.

— Свяжешься со мной ещё не такое будет. Я с Вельзевулом борюсь, поэтому мне высшие силы помогают.

— Не богохульствуй, — не приняла моей шутки Ольга. — Нехорошо это, Он обидеться может, и лишит тебя помощи.

— Тю, а небось комсомолка?

— Одно другому не мешает.

— Оно может и верно. Но мне от тебя помощь требуется.

— Сейчас обратно забинтую, никто не заметит.

— Это хорошо, но сначала тебе придётся шрамы обновить.

— Как?

— Ланцетом, или чего у тебя там есть режущее.

— Я не смогу.

— Ноги пилить можешь, а здесь только слегка поцарапать. Не бойся, через день всё отлично заживёт, небось вам преподаватели рассказывали о повышенной регенерации, вот я такой.

— Но зачем?

— Не нравятся мне эти эсэсовцы, я сегодня со старшим уже беседовал. Не дай Бог, проверку какую устроят — рассказывай им потом о повышенной регенерации.

— Хорошо, я попробую, но может быть больно.

— Вытерплю, из твоих рук хоть чашу с цикутой.