Дневник жертвы - Клэр Кендал

Хватит себя жалеть; лучше постараться завести новых друзей. Пусть сейчас ей не к кому пойти, но у нее, по крайней мере, есть телефон доверия. В субботу на почту прибыли их информационные брошюрки – всего через день после того, как она впервые им позвонила.

Она написала ему сообщение: «Не приезжай. Не хочу тебя видеть. Я очень заразная».

И, едва отправив, тут же пожалела, потому что вспомнила важный совет из брошюрок. «Не вступайте в разговор без крайней необходимости. Исключите все виды общения», – повторяли они на каждой странице. Бывшие подруги наверняка сказали бы то же самое.

Нельзя было давать ему свой номер; но в то утро она просто не знала, как еще его выпроводить. На него не подействовали ни звуки рвоты, доносившиеся из ванной, ни три таблетки парацетамола, которые она проглотила у него на глазах, не в силах больше терпеть головную боль. Ее колотило, но он как будто не замечал, как ей плохо, и не понимал, что должен уйти. Спасти ее тогда мог лишь телефонный номер. Если бы она догадалась соврать и написать другие цифры! Но для этого она слишком плохо себя чувствовала.

Она набрала номер Гэри. Судья сказал: «Уважительная причина». Что он имел в виду – беременность? кормление грудью? У нее как будто нет никаких подходящих причин; правда, ее отсутствие доставит некоторые неудобства начальству, но эта причина точно не является уважительной.

– Я была уверена, что суд продлится дней девять, не больше! – заговорила она извиняющимся тоном, притворяясь совершенно ошарашенной. – Ну максимум две недели – в их рассылках всегда так говорят. Но меня забрали на целых семь недель. Мне очень жаль…

– Неужели нельзя было как-то отвертеться? Ведь университет без тебя пропадет!

– Без меня-то? – усмехнулась она. – Я же не преподаватель. И не ученый. Хотя их тоже вызывают. Даже сами судьи от этого не застрахованы. Приятно, конечно, что ты считаешь меня такой незаменимой, но, по-моему, секретарь заведующего отделением магистратуры – это не самая важная персона.

– Не увиливай от ответа. – В исключительных случаях Гэри напускал на себя строгость. – Ты могла отказаться или нет?

– Нет, – соврала она, не испытывая ни малейших угрызений совести. Поезд уже подходил к станции; наконец-то она дома. Кожу слегка покалывало – верный признак того, что за ней наблюдают. Но она точно знала, что Рэйфа в вагоне нет. На платформе его тоже не было видно. – Не могла.

Вторник

От вокзала Темпл-Мидз в Бристоле она шла в суд пешком. Глаза щипало от выхлопных газов. Просторные улицы походили друг на друга, словно близнецы, и ей казалось, что она заблудилась.

Вот эта фиолетовая стена справа вчера точно была; она попыталась сосредоточиться на дороге и вспомнить еще какие-то ориентиры, однако Рэйф неотступно стоял у нее перед глазами, не давая думать ни о чем другом.

30 января, пятница, 10:00 (четыре дня назад)

Сегодня мой последний день на работе. Сегодня я все еще вынуждена тебя избегать. Однако в понедельник я стану присяжной: я растворюсь в недрах здания суда, и ты не будешь знать, где я.

Захожу в поточную аудиторию с деревянными, прикрученными к полу стульями. На один стул кладу кипу отчетов, на другой ставлю сумку. Сажусь между ними в надежде, что мои скромные баррикады отпугнут тебя. Кто угодно поймет: я хочу, чтобы меня оставили в покое. Кто угодно – но только не ты. Ты у нас намеков не понимаешь.

Ты стоишь рядом.

– Привет, Кларисса! – произносишь ты, перекладывая мои бумаги на пол, и садишься на соседнее сиденье – знаешь, что я не буду скандалить на публике.

Я убью Гэри за то, что он послал меня на это собрание вместо себя! Хотя он, конечно, не виноват. Ты занял стул у прохода, отрезав мне путь к отступлению, – можно было бы догадаться, что все так и будет.

Ты смотришь на меня не отрываясь. Твои веки слегка подергиваются. Я хочу закрыть лицо руками, хочу спрятать от тебя все свое тело, но мне некуда деться от этого взгляда. Твои щеки то вспыхивают малиновым, то вдруг белеют – словно лампочки на приборной панели. Мне противно видеть, как я на тебя действую; противно видеть, что происходит с твоим телом.

Ты тоже на меня действуешь. Жар внутри нарастает; острая боль в груди не дает мне дышать. Я боюсь, что меня вырвет. Боюсь упасть в обморок у всех на глазах. Наверно, это приступ панической атаки.

Лампы дневного света усеяны ссохшимися мушиными трупами. Искусственный свет прожигает мне макушку – я чувствую это, хотя потолок высокий и лампы далеко. Зимой мухи выживают в теплом воздухе под крышей. Одна сейчас как раз с шипением поджаривается внутри заманившего ее плафона. Вдруг она на меня упадет? Хотя лучше уж муха, чем ты.

Ты касаешься моей руки. Я отстраняюсь, стараясь не делать резких движений.

– Ты ведь знаешь, как я люблю эту прическу, Кларисса? Когда шея открыта. У тебя очень красивая шея, Кларисса. Это все для меня, правда? И платье тоже. Ты знаешь, я люблю, когда ты в черном, – шепчешь ты.

Я больше не могу. Вскакиваю как ошпаренная и, забыв про бумаги, прорываюсь к выходу, спотыкаясь о твои колени и ступни. Воспользовавшись случаем – а ты всегда им пользуешься, – ты хватаешь меня за талию, якобы пытаясь меня поддержать. Разъяренно отрываю от себя твои пальцы, не заботясь о реакции заместителя ректора. Замерев на полуслове, он прерывает вступительную речь, потому что все головы повернулись в мою сторону и смотрят, как я убегаю. Слезы жгут мне глаза при мысли, что сумасшедшей выгляжу как раз я, а не ты.

При виде здания суда она с облегчением оторвалась от воспоминаний. Каким-то чудом она все-таки дошла, но, разволновавшись, забыла свернуть налево и прошагала целых двадцать минут, прежде чем обнаружила это и поспешила обратно. Судья вполне мог отстранить ее за опоздание, а ведь сегодня только второй день! Проходя за барьер, она снова споткнулась.

На столике перед ними с Энни лежал скоросшиватель. Они вместе открыли его и изучили внушительный список обвинений. Похищение. Незаконное лишение свободы. Изнасилование. Распространение наркотических средств класса «А» в составе преступной группы. Чудовищные, пугающие слова; она не могла понять, что вообще делает в таком месте.

Обвинителю на вид было лет пятьдесят. Расходящиеся от глаз лучики выдавали веселый нрав, хотя к присяжным он обращался с предельной серьезностью.

– Я расскажу вам одну историю, – начал мистер Морден. – Реальную историю. И я уверен, что она вам не понравится. Это не сказка. Это история о том, что случилось с Карлоттой Локер.

Четверо из пяти обвиняемых сосредоточенно уставились в пол, словно случайно стали свидетелями разговора, который их не касается, и теперь вежливо пытались не подслушивать.

– Полтора года назад, в последнюю субботу июля, Сэмюэль Доулмен с друзьями решили прокатиться.

Серые глаза Доулмена смотрели не мигая, но веснушчатое лицо заметно побледнело. Рыжие волосы были коротко острижены, между ними просвечивала кожа. Эта белая кожа и веснушки придавали ему какой-то беззащитный вид.