Выпускник. Журналист - Мэт Купцов

Ускоряюсь, трусцой бегу к зданию.

22–59

Вваливаюсь, запыхавшись, в теплое помещение.

— Успел, шельмец, — охранник пропускает меня.

Спустя семь минут захожу в комнату. У парней горит настольная лампа, и они собрались вокруг письменного стола, разложили учебники, тетради с конспектами, чего — то зубрят.

— Что здесь происходит?

— Завтра зачет по античной литературе.

— Не — ет…

— Да, — Серега вскидывается, смотрит на меня вопросительно. — Ты какой — то не такой.

— Какой еще не такой? Как обычно всё — голодный и злой.

— Ужинай, мы тебе оставили жареную рыбу и капусту с макаронами. Хлеб, правда, закончился.

— Неужели нельзя было взять лишних пару кусочков из столовой?

— Можно, вот завтра пойди и возьми. На меня уже косятся, — злится Мишка. — Говорят, что наша комната съедает весь бесплатный хлеб и всю капусту. А еще при этом упоминают, что ты работаешь, и можешь позволить себе купить буханку хоть черного, хоть белого.

— Студенты, — выдыхаю зло.

— Вам не показалось, что прозвучало это слово оскорбительно? — усмехается Колян.

— Халявщики? Тебе тоже так послышалось? — злится Серега.

— Я не про это говорю, — огрызаюсь.

Парни забывают обо мне быстро, переключаются на игры разума античных философов, я же сбрасываю с себя одежду, переодеваюсь в домашнюю клетчатую рубашку с коротким рукавом и в трико.

Иду чистить зубы и умываться. Безумно хочется принять душ, но шуметь после одиннадцати вечера опасно для жизни. Прибежит кто — нибудь, снова начнет высказывать претензии, а я сегодня очень злой, могу и ответить.

Злой потому что, Игнатова не встретил. В гостинице запалился. А еще узнал, что мое имя уже на слуху не только у ментов, и бандитов, но и у настоящих уголовников. Если они решат, что я копаю под валютчиков, чтобы сдать их ментам — мне конец.

Где — то я ошибся. Не надо было лезть на рожон.

С другой стороны, мое слово пацана, против слова Зинки — Марты Хари, сделанной в СССР.

Если я найду убийцу Звонарева, Дед поверит мне. Волков и Ника тоже будут на моей стороне.

Что из этого следует?

Если мне поверят, то я выиграю очки. Ко мне начнут по — другому относиться.

Стоит отступить от любых вопросов с валютой. По крайней мере, мне теперь там светиться нельзя.

Но людям Волкова можно?

Стоит обратиться к майору Волкову, чтобы он дал оперативника для слежки за Игнатовым. Если мы докажем, что Гриша занимается валютой, тогда…

Что тогда?

Какая — то мысль крутится в мозгу, обрывается, улетает ее смысл, снова возвращается, зудит как комар. Что — то я упустил, то что напрягло меня сегодня больше всего… Костя… он говорил про «таких как я»… нет, он не может знать, что я попаданец, и знаю намного больше других.

Но он угрожал, что «они» следят за мной.

Твою мать!

Неужели у нас в стране Советов есть отдел в КГБ, который занимается попаданцами как пришельцами, и отслеживает каждый их шаг.

Хотелось бы ошибаться. Возможно, я устал от напряжения этого дня, вот и мерещится всякое дурное.

Так много баек я слышал за свою жизнь про кэгэбистов, что меня ничего не удивит. Даже если выяснится, что в их рядах есть такие как я, типа у них предчувствие, а сами всё знают наперёд. Для службы удобно.

Мысль обрывается, и я бью кулаком по раковине.

— Проблемы? — слышу у себя за спиной женский голос.

Вскидываюсь, с ужасом смотрю на отражение в зеркале, и вижу бледное лицо Лидии.

— Следишь за мной? В мужском туалете?

— Птичка на хвосте принесла, что ты едва сегодня успел попасть в общежитие.

— Ты еще спроси, куда я ходил, — мой голос становится стальным.

— Не буду, я тебе не мать.

— Серьезно? А я думал, что ты хочешь записаться ко мне в старшие сестры, как минимум, вечно вьешься рядом.

— Ты голодный? — тихо спрашивает Лидия.

— Есть немного. А тебе какое до меня дело?

— Я принесу тебе еды, — сообщает спокойно.

Твою дивизию. Что это значит. Немного не по себе.

— У меня завтра зачет по античной литературе, нет двух последних лекций, — бросаю ей. Раз уж она обо мне решила побеспокоиться, то по полной программе.

— Ты же присутствовал на них, — удивляется девушка, и бровки взлетают вверх.

— Мысли были заняты другим…

— Хорошо, найду, принесу. Через десять минут встречаемся на вашей кухне.

— Идет. Хлеба захвати пару кусков, — бросаю вслед удаляющейся Веселовой.

Возвращаюсь в комнату, убираю в тумбочку мыло и зубную пасту с щеткой, беру свой ужин — тарелку, обернутую белым марлевым полотенцем.

— Ты куда?

— На кухне поем, чтобы вас не дразнить запахами.

— Это точно, у меня уже в желудке урчит.

— Варенье там осталось в банке. Ешь, я не буду.

— А зря, сладкое улучшает память, — бормочет Мишка, борясь с дремой.

Последняя ночь перед сдачей зачетов всегда самая сложная.

Чего — то не знать в СССР — стыдно.

Орать в форточку «Халява приди» бесполезно. Зачет — не экзамен. На экзамене всё зависит от удачи и вытянутого билета, а на зачете могут устроить карусель — задать разом вопросов пять — десять, если будешь плавать.

Об этом я подумаю потом.

Пока же все мысли об ужине и о том, чего хочет от меня Веселова?

Ясное дело, что желает запрячь меня в какую — то упряжку, в которую по своей воле никто из студентов не соглашается встать.

Ладно, об этом я подумаю позже.

Сначала надо удовлетворить урчащий как мотор желудок.

Прихожу на кухню, а Лидия уже здесь. Разложила на подоконнике всё, что нашла…

Похоже искала она съестное не только в своем холодильнике, а по всему общежитию. Подоконник ломился от еды. Здесь было всё — красная рыба — она же килька в томатном соусе, шпроты, сваренные яйца, курица, отварной картофель и много — много хлеба.

— Ну ты даешь, Лидок! — хлопаю себя по бедру. Чешу голову пятерней.

— Не только тебе быть добытчиком, — девушка смотрит куда — то в сторону печальным взглядом.

— У тебя недобор в какую — то команду? — спрашиваю осторожно, присаживаясь на табурет.

— Ты руки помыл?

Точно мать ведет себя. В этом вся Лидочка.

— Помыл, — показываю ей руки.

На кухне горит только одна лампа, а в коридоре уже горит только тусклый ночной свет, но это не мешает моему зверскому аппетиту.

Не выслушав сколько и чего именно я должен буду, набрасываюсь на еду.

— Значит, ты у нас тоже добытчица? Умеешь вертеться, когда надо?

— Это оскорбление? — Лидия морщит тонкий носик, и смотрит печально.

— Сарказм!