Выпускник. Журналист - Мэт Купцов

также проститутки, под видом переводчиков и экскурсоводов. В целом, весь враждебный контингент был привлечен на звон монет.

И даже кэгэбисты вечно снующие там, где иностранцы не стали помехой для бизнеса спекулянтов.

Войдя в гостиницу, я лично еще не знал под какой личиной скрывалась эта часть антисоциальных элементов. Мне только предстояло окунуться в этот «прекрасный» мир и встретиться со злым оскалом капитализма лицом к лицу.

Войдя во внутрь, я выдохнул. Внутренний декор с элементами национальной символики напоминал, что я дома, позволял хоть на секундочку расслабиться.

Я прошел мимо охранника, но не решился показать удостоверение. Этот уж точно захочет посмотреть документ с близкого расстояния. А в мои планы тюрьма за подделку документов не входит.

Поэтому когда проходил мимо него я просто натянул на лицо фирменную заокеанскую улыбку, не свойственную советскому человеку, которую тренировал всё утро перед зеркалом.

Моя наглая физиономия и модная одежда сделали свое дело — меня приняли за фарцовщика, одетого под фирмача.

Я прошел в специальную зону для встреч. Осмотрелся по сторонам. Несмотря на пустые места, я знал, что здесь всё строго регламентировано. По времени.

Осмотревшись, я заметил фирмача, и выдохнул.

На ловца и зверь бежит.

Я медленно шел на парня, думая о том, как спросить о покупке валюты. В кармане у меня лежали пятьдесят рублей, которые я так и не успел положить на сберегательную книжку.

Просить об обмене пятидесяти рублей? Сразу заподозрят.

Говорить правду, спрашивать о Звонареве, показывать корочку, прикидываясь ментом?

Сумбурные мысли заполнили мой мозг и выжигали его изнутри каленым железом.

Решение нужно было принять очень быстро. А я не мог. Ведь любая ошибка, и меня уведут под белы ручки стражи закона, после будут пытать. Конечно, Волков поможет выбраться из переделки, но я буду раскрыт, а значит, лишен денег и работы. Желание Ники сотрудничать со мной моментально отпадет. По поводу того, нужен ли я главреду, у меня большие сомнения. На кой-ему восемнадцатилетний парень без опыта работы? Значит, меня уволят. В любом случае после скандала меня уволят и отчислят из университета.

Мне нельзя попадаться, однозначно.

Понимаю, что в данной ситуации, главное, не нервничать. Занять какую — то ментальную и физическую позицию, делать вид, что ожидаю человечка.

Можно, сказать, что я корреспондент «Правды», у меня здесь встреча назначена и беседа. Но с кем, вот в чем вопрос.

У меня есть удостоверение внештатного корреспондента, но я не рискну показать его. Если до главреда дойдет, что я занимаюсь отсебятиной и хожу на задание, которого мне не давали, и которое я сам не мог выбрать, то удостоверение быстро аннулируют, а меня отправят в бан. Просто сотрут, да еще в какой — нибудь черный список работодателей внесут. Наверняка, такой есть и в этом времени. Как же без него?

Веду себя странно, на меня начинают обращать внимание.

Конечно, я молодой человек, хорошо одетый, студент, корочка имеется при себе. Могу прикинуться стилягой или фарцовщиком, утюгом, или фирмачом, на худой конец. Сказать, что пришел обменяться с иностранцем модными товарами.

Кому сказать? Кэгэбисту?

Если бы я владел в совершенстве «Закосом» под фирмача, это одно дело, а так понимаю, что представляю из себя подозрительный элемент.

Осознаю, что надо поработать дома перед зеркалом с лицом, чтобы никто и никогда не мог прочитать на нем страха или робкого намека на Макара Сомова, а не на Майка Сандэрса.

Вся суть в том, что у советских людей слишком советские лица — серьезные, пасмурные. Несмотря на то, что мы живем в 1976 году — в эпоху Брежнева, в счастливое время «застоя» и стабильности, в спокойноевремя — лица граждан остаются напряженными.

Хотя, я заметил, что не такие уж люди и закомплексованные в 1976. Заметно раскрепощенные для СССР, уже знают про всякие свободы. Многие из них безбоязненно фарцуют и учатся зарабатывать. И менты, судя по тому, что ко мне еще не подошли, не такие уж злые.

Конечно, кодекс строителя коммунизма окружающие знают на зубок, и во многих жив этот коммунистический код. Взять к примеру Аню Веселову и ее жениха — у них в крови вся эта коммунистическая утопия.

Мимо меня проходят две приятные женщины, явно советские, с приятными формами, аккуратно одетые.

Одна из них ненароком задевает меня.

— Вы стоите здесь уже десять минут, на вас внимание обратили, — кивает в сторону молодого, еще зеленого кэгэбиста. У него на лице написано, что он из органов.

— Мне нужны джинсы для моей девушки, — говорю полную чушь абсолютно безапелляционным тоном.

Молодая женщина смотрит на меня странным взглядом.

Знаю, что горничная в гостинице с иностранцами имеет ограниченный доступ, ну что она может? Собрать журналы, книги и прочую фирменную мелочь, которую иностранец всё равно выбросил бы в мусор, уезжая домой. Ну продаст она это всё добро через «утюга», заработает на этом копейки.

Доступа к телу иностранному у нее нет, она же в отличие от фирмачей не знает ни одного иностранного языка, поговорить не может. Впрочем, ей и не позволено открывать рот. За это могут и уволить, и заподозрить в антисоветчине.

— У тебя валюта есть? — неожиданно спрашивает темноокая красавица.

А вот это уже поворот в нужную сторону. Душа поет от радости. Неужели мне фортануло? Она же могла не спросить про валюту, для покупки можно и рублями обойтись. Но у женщины, видать, свой интерес в этом деле.

— У меня есть деньги для обмена на валюту, — очень тихо говорю я.

Кэгэбист нервно теребит полы пальто, глядя в нашу сторону.

И меня что — то торкает в грудину.

Что, если дамочка эта вовсе не горничная, как я решил, почему — то, а подосланная? Очередная Мата Хари или Маруся Климова?

— Подождите на улице, к вам выйдут, — сообщает мне дамочка, и спешит вслед за своей подругой.

Весь этот диалог происходит очень быстро, и занимает всего пару минут. Но я осознаю, что успеваю вспотеть. Ладони мокрые после разговора.

Вытираю их друг об друга.

Только в последнее мгновение вспоминаю, что в кармане хранится дорогой платок, купленный для того, чтобы стопроцентно сойти за советского человека.

Лезу в карман, и тут у зеленого кэгэбэшника сдают нервы. Он бросается ко мне со всех ног.

— В чем дело? Вы к кому? Не нравитесь вы мне, — говорит строго, буравя меня глазами-льдинками.

Говорить ему о том, что он мне тоже не нравится, я не собираюсь, мямлить также, поэтому заканчиваю действие — достаю платок — большой белый в