Красна Марья - Наталья Ратобор

юбку, она без лишних слов бралась за дело — перебирала и убирала в погреб картофель, кормила в хлеву скотину, выставляла во двор на солнце сетки с нарезанными для сушки яблоками, приносила воды, затевала стирку. Аккуратная и дотошная, она любила порядок во всем, и работа кипела в ее трудолюбивых руках. Впрочем, заходить без крайней нужды в дом Дарья избегала и старалась не встречаться лишний раз с Алексеем и Софьей Павловной.

Глава 20

Однажды Алексей поднялся спозаранку, чтобы отправиться на уборку картофеля, но Капитолина, выскочив с ведрами за водой, чуть не споткнулась об него на крыльце: он сидел, обхватив голову руками, и отрешенно смотрел в никуда. Сердце девушки болезненно сжалось: таким потерянным Алексея, на которого она привыкла опираться в трудных обстоятельствах, ей не доводилось видеть. Девушка присела рядом — он, кажется, и не заметил. Чуть посидев, Лина поднялась, так и не отважившись заговорить, а затем тихонько пошла на криницу.

Когда она вернулась, Алексея уже не было, но запряженный конь с телегой, груженной мешками и корзинами, так и стоял у ворот… Заподозрив неладное, Капитолина побежала по селу и разыскала Алексея в только что открывшемся кабаке, где он ожесточенно опрокидывал одну чарку сливовицы за другой — бездумно, не чувствуя вкуса, не пьянея.

Хозяин неприязненно зыркнул на нее — он не любил, чтобы его заведение посещал скандальный женский пол. Капитолина молча подсела, некоторое время с состраданием поглядывая на искаженное лицо Алексея и молясь про себя. Вдруг Алексей глянул с ненавистью и, впервые в жизни повысив на нее голос, стал гнать прочь, жестко бросая, что она вынула из него всю душу, и требуя прекратить преследовать его. Капитолина дрогнула от нежданной обиды, но подавила недоброе чувство и, мысленно усилив молитву, сдержанно произнесла:

— Алеша… Сегодня, кажется, как раз месяц исполняется с тех пор, как… Вот что: пойдем-ка на кладбище — помолимся да у могилки посидим… Знаешь, Марии Сергеевне радостно будет, что ты в этот день вспомнил-пришел, ведь она живая у Бога, за тебя сейчас молит… Разве можно ее любовью пренебречь, не прийти в такой день?

Алексей долго молчал с понурым видом, рассматривая грязный расщепленный стол, усыпанный крошками. Потом вдруг грузно поднялся, пошатнувшись (деревянная скамья с угрожающим стуком подскочила под ним), кинул на треснутые доски смятую купюру, разлепил губы и обронил, не оборачиваясь:

— Пошли…

Алексей шел неверной поступью, но довольно решительно. Капитолина ненавязчиво попыталась подсобить ему влезть на телегу, но тот, поморщившись, отодвинул ее в сторону. Лина устроилась впереди и тронула коня по направлению к кладбищу. Софью Павловну она предупреждать об отлучке не стала: узнав о поведении зятя, та бы непременно устроила скандал.

Алексей долго сидел у жены и, кажется, плакал, уткнувшись в могильный холм. Капитолина не пошла с ним и ждала, замерзая в тени осеннего орешника, на поваленном дереве, довольно далеко от могилы, чтобы дать Алексею побыть наедине с родным человеком. Она внутренне молилась, почти дерзновенно вопрошая о помощи.

Спустя часа два он подошел — опустошенно-усталый, но, кажется, немного успокоившийся. Подсел к ней, закурил (по настоянию Марии Сергеевны он давно это занятие бросил, но вот возобновил после похорон) и, выпуская вверх дым, подолгу застывал взглядом в небе, не замечая горячего пепла, обжигавшего пальцы.

— Лина… Я наорал на тебя сегодня прилюдно — свинья я, конечно… Тяжко мне, понимаешь… Покоя не дает: ведь это я, душегуб, на тот свет ее отправил, а иначе она и по сей день жила бы.

— Не так, Алеша. У каждого человека свой жизненный путь — и конец оного не нами, а Богом положен. Не истязай себя понапрасну… А Мария Сергеевна приняла в некотором смысле спасительную для женщины кончину — в родах, давая начало новой жизни. И потом, если уж начистоту… Не в том ты видишь свою вину, Алеш… Вспомни: ведь ты Марию Сергеевну буквально боготворил, а женщина, даже самая прекрасная, не должна Господне место на алтаре души занимать.

— А я вот другое думаю: за все в жизни платить приходится. В Гражданскую — был грех — доводилось русских баб вдовить, детей их слезить. Несмываемо это… А Господь милосердный попускает в этой жизни за грехи пострадать. И так-то остался я без Марьюшки, единой радости моей, еще и думы разные одолевают: а если бы из России ее не увез? Может, надо бы тягости принять там, где Господь послал, может, и жизнь бы по-другому сложилась?

— Послушай: она ведь не совсем от нас ушла — оставила после себя свои отросточки. Посмотри, как ее наследие обнаруживается в Сереже — во взгляде, в наклоне головы, во внутреннем благородстве. А Аннушка — да это же будет настоящая красавица — вылитая Мария Сергеевна! Кажется, даже характер будет тот же. А Любушка — она была любимицей Марьи Сергеевны, такая смышленая девочка, не иначе ум у мамы переняла. Как им тяжело сейчас, Алеша… В тысячу раз тяжелее, чем нам, взрослым. И как они в тебе нуждаются! Уверена: Марья Сергеевна очень хотела бы, чтобы ты поддержал их сейчас. Алексей, очнись — ты нужен им! Ты — отец ваших детей — не имеешь права распускаться, ты отвечаешь за них. А иначе это — предательство. Не так разве?!

Алексей молчал, вновь замкнувшись, прищурив глаза и уставившись вдаль, на неистовое трепетание ярких пурпурных осинок на фоне призрачной голубизны неба.

— Пойдем, Алеш, вернемся, помолимся еще об упокоении. А в воскресенье съездим в Ладомирово, панихиду отслужим… Наша память и поддержка Марии Сергеевне очень нужны сейчас.

Они вернулись к могиле. Капитолина принялась читать молитву. Потом протрезвевший Алексей вывел коня за узду — завязнувшая было телега выехала на сухое место, тронули…

* * *

Рано поутру, побрякивая ведрами, Капитолина прошлась за водой по траве, подернутой сизой коростой инея (право, пора обуваться, больно уж кристаллы льдинок обжигают босые подошвы), — и застыла у сруба колодца, созерцая тихое прозрачное утро, растревоженное дальним кликом покидавших край журавлей. Отчего-то вдруг покатились крупные слезы, а из глубины измученного сердца зазвучали стихи:

В минуту бури грозовую,

Когда беда сожмёт гортань,

Тебя, мой Бог, Тебя зову я,

С унынием вступая в брань.

Спасибо, Господи, за благость,

За утешенье теплых слёз,

За то, что дал Ты миру радость,

Людских грехов скалу понёс,

За то, что Ты Честнóю Кровью