Красна Марья - Наталья Ратобор

выбирал день и ехал в Осиновку. Оттуда он часто прихватывал с собой Степана, и тот, переночевав у Ярузинских, наутро отправлялся с отцом на покосы или на работы в винограднике. Благоразумная Мария Сергеевна, самоотверженно отражая наплывы разъедающей ревности, старалась доверять мужу, хотя и внимательно приглядывалась к его настроению.

А Сережа открыто ревновал, стараясь оттеснить брата подальше от отца, и рвался с ними «на сено». Постепенно Алексей, игнорируя решительные возражения Софьи Павловны, которая переживала, не поранился бы Сергунька отцовской косой, стал понемногу брать с собой и младшего сына. Тот поначалу только баловался, не сгребал, а разбрасывал сено, но потом, глядя на «взрослое», уважительное отношение отца к Степану, стал подтягиваться в работе. Со временем он отучился ныть о «скуке» и «усталости» и, войдя в трудовой азарт, проворно рыскал вокруг стогов, сгребая и подавая отцу упавшие охапки сена. Особый восторг у него вызывало утаптывание сена на возах. Скромный Степан держался выдержанно, со степенностью уступал настырному братцу и отходил в сторону. Это был рано повзрослевший, ответственный и разумный паренек, всегда помнивший свои обязанности единственного мужчины в доме, надежной опоры одинокой матери.

Поначалу Мария Сергеевна без энтузиазма относилась к посещениям и ночевкам Степана и лишь терпела его присутствие. Впрочем, покладистый и терпеливый мальчик не мог не расположить к себе, и Мария Сергеевна постепенно стала прикупать ему обновки наравне со своими детьми. Первую из них — щегольской шелковый алый кушачок — Дарья в истерике искромсала ножом и яростно швырнула в печь, но к последующему подарку — дорогим хромовым ботинкам — отнеслась благосклоннее.

Как-то после ужина, убрав со стола, Мария Сергеевна завела с отроком длительную беседу, проэкзаменовав его, а на следующий день возмущенно поделилась с мужем неутешительным выводом: ребенок практически безграмотен. Он читает и немного пишет только по-словацки, не владеет элементарными навыками устного счета — это средневековое варварство и безответственное отношение к сыну. Теперь Алексею предстоит донести до матери Степана, что мальчику необходимо серьезно наверстывать учебную программу. Учитывая недавнее закрытие в Осиновке русской школы — чтобы обосновать его, при последней переписи населения триста с лишним русскоязычных жителей села были огульно записаны словаками, — мальчика можно было бы водить в школу Ястребья. Но тогда ему придется поселиться у них, а к матери возвращаться только на каникулы. Хорошо зная Дарью, Алексей выслушал эту «утопию» скептически, но Мария Сергеевна настаивала и предложила сама побеседовать с матерью Степана. Нахмурившись, Алексей решительно отверг такую возможность и сам поехал на переговоры. Как и следовало ожидать, все кончилось взрывом ярости Дарьи и упреками в том, что у нее хотят отнять «единственное сокровище». По возможности все смягчая, Алексей неохотно передал жене плачевные результаты своих дипломатических усилий. И тогда Мария Сергеевна отправилась к Дарье сама.

Они беседовали часа два. Степан, пригнавший из дальних зарослей осины удравшую с поля корову, вступив на порог, с изумлением застал в кухне непривычно напряженную мать. Сидя на скамье неестественно прямо, с застывшим лицом и неловко сложенными на коленях загорелыми натруженными руками, она внимала что-то втолковывавшей ей усталой, но спокойной Марии Сергеевне. Степан засмущался, переминаясь с ноги на ногу, и хотел было удалиться, но гостья дружелюбно удержала его. Поднявшись со скамьи, Мария Сергеевна пояснила, что они с его мамой уже завершили разговор и теперь она будет ждать благоприятного решения. Последние слова сопровождались многозначительным взглядом в сторону Дарьи. Затем Мария Сергеевна не спеша попрощалась и вышла. В хате повисла тяжкая тишина.

— Мам… Чего она… приезжала-то? — нерешительно поинтересовался Степан.

Мать молча бросила на него строгий взгляд и вдруг, словно очнувшись, кинулась к сыну и принялась зацеловывать, горько плача и причитая, что «и единую-то кровиночку хотят отобрать». Ошеломленный Степка не решался продолжать расспросы. Наконец успокоившись и все еще утирая слезы, Дарья молча пошла собирать ужин. Наутро же она объявила изумленному сыну, что с осени ему предстоит переселиться к Ярузинским, чтобы ходить на уроки в русской школе в Ястребье. Мария Сергеевна обещала устроить Степе дополнительные занятия, чтобы тот мог наверстать упущенное. Тот возмутился:

— Мам, ты что? А как же ты? Я останусь с тобой!

И тут Дарья возвысила голос:

— Ты что это — матери перечить?!

— Мам, да как же я тебя одну… Не, я не поеду! — отрезал Степан.

В ответ Дарья накричала на парнишку, а потом снова расплакалась, прижала его к себе и принялась убеждать, что так надо для его будущей жизни. Что она желает ему «лучшей доли» — «в люди вывести». Что у «этих» есть образование и связи, и надо радоваться, что они волнуются о его судьбе. Что другой возможности может никогда не представиться… Степан упирался: он горячо любил мать и не мог представить себе, как можно оставить ее в горьком одиночестве. Зарождающийся в нем крепкий мужской характер уже давал о себе знать.

Глава 17

По возвращении в Белград Капитолина первым делом зашла в Свято-Троицкую и заказала благодарственный молебен — разумея, что у Ярузинских наладилась семейная жизнь и несколько поправилось здоровье Марии Сергеевны. Поразмыслив, она внесла в записку и другие имена — свое и Виктора Лаврентьевича.

Начался семестр. Соседка и однокашница Лины, умненькая и деликатная Ия, по утрам заботливо будила ее, и обе, свежие и жизнерадостные, направлялись к университету.

На одном из занятий по пропедевтике внутренних болезней преподаватель в качестве демонстрации решил записать электрокардиограмму одной из студенток. И этой студенткой случайно оказалась Лина. Преподаватель радостно интерпретировал электрокардиограмму как «практически нормальную», но после занятия предложил Капитолине показаться кардиологу — «на всякий случай». Профессор Выбушев нашел у Капитолины порок сердца — выраженный митральный стеноз, который объявил «пока вполне компенсированным», однако внушил девушке, что не только будущая беременность, но и «всякая мысль о беременности» ей противопоказана.

Вернувшись домой, Капитолина бросилась на кровать и долго рыдала. Ия, склонив грустное лицо, тихонько гладила подругу по волосам и успокаивала, мило картавя с мягким еврейским акцентом.

— Понимаешь, Иечка, как же я теперь ему расскажу? — обратив заплаканные глаза к подруге, всхлипывала Капитолина. — Ведь он о детках мечтает, как же я могу обмануть надежды этого замечательного человека?

— Ну что ты, дружок, если он тебя по-настоящему любит, ни за что не отступится, зачем так переживать? — возражала Ия.

— Нет, я положительно не в состоянии составить его счастье, и вдобавок я совершенно недостойна этого человека! — в новом приступе отчаяния крикнула Капитолина и, уткнувшись в подушку, снова горько зарыдала.

* * *

В те времена на территории