Потерянные сердца - Эми Хармон

Мама отправляет мальчишек спать. Папа отводит их всех в палатку и помогает устроиться на ночлег. На несколько минут мы с мамой остаемся вдвоем у костра. Ульф спокойно спит в корзинке у ее ног. Мама кутается в свой разноцветный плащ, хотя ночь теплая, а от костра идет жар. Нам нужно перемыть тарелки и чашки и замесить тесто, но мы обе продолжаем сидеть неподвижно.

– Это твоя история, – тихо говорит мама. – Ваша с Джоном.

– Какая история, мам?

– Легенда о Ястребе и девушке из племени команчей. О мире между народами.

– Думаешь, Джон знает об этом? Я не хочу, чтобы ради меня он отказывался от своего народа.

– Думаю, он знает это лучше всех нас. Он сказал почти то же самое твоему отцу, когда пришел просить его разрешения.

– «Просить разрешения». – Я вздыхаю. – Мне не нужно папино разрешение.

– Тебе, может, и нет… А Джону было нужно. Он сказал Уильяму: «Я буду заботиться о Наоми, но также и о всей вашей семье. Ваша семья станет моей семьей». – Мама смотрит на огонь, ссутулившись, обхватив колени руками, а меня вдруг охватывает непреодолимое желание найти Джона и упасть перед ним на колени.

– Иди спать, мам. Забирай Ульфа и ложись. Я приберусь, сделаю тесто и скоро к тебе присоединюсь.

Мама не спорит. Она устало встает и поднимает Ульфа, точно древняя старуха корзину с бельем.

– Когда пойдешь пожелать Джону спокойной ночи, скажи ему спасибо за историю. – Ее голос звучит ехидно, хотя и устало, и я улыбаюсь ей вслед. Она слишком хорошо меня знает. – Скажи, что я благодарна ему за все.

– Обязательно, мам.

– Люблю тебя, Наоми, – добавляет она. – Бог дал мне только одну дочь, зато самую лучшую из всех, что у него были.

– Наверное, он рад, что от меня избавился.

– Он не избавился и никогда не избавится. С Богом так не бывает.

– Спокойной ночи, мама.

– Спокойной ночи. И Джону дай поспать хоть немного.

Когда я не нахожусь что ответить, она смеется, но смех быстро превращается в кашель.

Если забыть о песке и пустынных участках, где нет ничего, кроме пыли и камней, Эбботт оказался прав. Дорога не такая уж тяжелая, и мы успеваем пройти довольно много. Это помогает развеять сомнения и тревогу, и нахмуренные лица путешественников постепенно расслабляются. На следующий день мы доходим до Грин-Ривер. Ее берега усыпаны древесиной, травы тоже много, но сама река широкая – не меньше сотни футов от берега до берега – и быстрая. Когда я захожу в воду верхом на саврасом, он перестает доставать до дна уже на первой трети пути. Приходится повернуть обратно.

– Здесь слишком глубоко, не переправиться. Я поднимусь выше по течению. У мормонов есть паром в нескольких милях отсюда, но, может, так далеко идти не придется. Напоите животных, дайте им попастись, а я посмотрю, не найдется ли поблизости брод, – говорю я Эбботту, и тот охотно соглашается.

Я двигаюсь по берегу, время от времени сворачивая к воде, чтобы проверить глубину, и высматривая просветы между деревьями, где смогут легко проехать фургоны. Минут через пятнадцать я вижу группу индейцев, не меньше сотни, состоящую в основном из женщин и детей. Они столпились на берегу. Их животные нагружены шестами для типи и шкурами. Иногда можно заметить детей, сидящих поверх всего скарба. Немногочисленные мужчины начинают заводить животных в воду. Похоже, что река им знакома вплоть до особенностей дна, так что женщины, не дожидаясь, пока мужчины доберутся до противоположного берега, без промедления следуют за ними, посадив детей в заплечные сумки и взяв в руки корзины. На плотах, сооруженных из веток и связанных вместе, тоже лежит скарб, а дети постарше толкают их, крепко ухватившись за края. Вода доходит им до груди. Собаки кидаются в воду вместе с ними и быстро гребут к другому берегу, сопротивляясь течению. Оно то и дело сносит их, но рано или поздно животные выбираются на другой стороне. Я придерживаю саврасого, наблюдая за отрядом и оценивая глубину воды, уверенный в том, что нашел лучшее место для переправы.

Я держусь на расстоянии, чтобы племя не видело во мне угрозы, и вдруг замечаю женщину, идущую почти в самом конце. Она ведет вьючного мула, на котором поверх туго перевязанного вьюка сидят двое маленьких детей. Из ее заплечной сумки выглядывает круглолицая малышка с черными волосами. Может, мое внимание привлекает мул. Он останавливается через каждые пару шагов, женщина дергает за веревку, и животное проходит еще ярд, прежде чем снова замирает. Когда она делает это в третий раз, мул спотыкается, паникует и окунается в воду заодно с детьми, увлекая женщину за собой.

Дети кричат, а мул тащит свою хозяйку через реку, судя по всему решив, что теперь ему ничего не остается, кроме как добраться до берега. Женщина спотыкается, уходит под воду, но почти сразу выпрямляется, не выпуская веревку из рук. Однако, когда ей удается встать на ноги, заплечная сумка оказывается пуста. Течение кружит маленький сверток и быстро уносит его вдаль от суматохи на переправе, и женщина начинает кричать. Она бросается в воду вслед за ребенком, но попадает в другой поток, и ее утаскивает не в ту сторону. Малышка совсем легкая и не может сопротивляться реке, которая несет ее вперед.

Я вжимаю пятки в бока саврасого, направляя его в реку, и одновременно слежу за беспомощным комком, кружащимся в середине реки. Я уже начинаю бояться, что не успею вовремя добраться до ребенка, но течение ослабевает, и его несет прямо ко мне. Я спрыгиваю с коня, кидаюсь к малышке, выхватываю ее из воды и прижимаю к себе. Саврасый начинает плыть, а я нащупываю ногами дно и отпускаю повод, чтобы конь вернулся на берег, пока я борюсь с течением. Малышка не плачет. Она совсем голенькая – то ли упала в воду без всего, то ли река унесла пеленку, – а ее ручки и ножки не двигаются. Она крупнее Ульфа, старше, крепче, но все равно такая маленькая и скользкая, что я боюсь выронить ее обратно в воду. Я кладу ее животом себе на плечо и начинаю постукивать по спине одной рукой, а другой придерживаю ножки, стараясь не потерять равновесие по пути к берегу. Несколько мужчин уже бегут ко мне. Мать еще не выбралась из воды, хотя она уже почти у берега. Я опускаюсь на колени, кладу малышку на песок и переворачиваю на бок, продолжая похлопывать ее по спине. Внезапно из посиневших губ выливается вода. Девочка тут же начинает кричать и отбиваться, размахивая ручками и ножками. Я подхватываю ее, укладываю животом поперек своей руки и еще немного стучу по спинке.

Когда первый из мужчин добегает до меня – его волосы развеваются, а штаны и мокасины насквозь мокрые, – я встаю и протягиваю ему разъяренную девочку. Тот забирает ее, осматривает и передает подоспевшему старику. Я показываю жест, означающий «хорошо», и мужчина кивает, повторяя тот же знак.

– Атт, – говорит он, и я узнаю это слово: «Хорошо».

Через несколько секунд до нас добегает мать, запыхавшаяся, вся в слезах, с пустой намокшей сумкой за спиной, и хватает плачущую дочь. Она благодарит меня, покачивая малышку и прижимая к груди, успокаивая не только ее, но и себя. Женщина все еще плачет, и слова, срывающиеся с ее губ, звучат неразборчиво, но я вдруг осознаю, что не просто понимаю ее. Я ее знаю.