Не может быть мертв - Иэн Рэнкин

— Я присматриваю за миссис Вернал.

— В смысле, вы её сиделка?

— И не только.

Когда Фокс вошёл в холл, ему в нос ударил тяжёлый затхлый запах плесени, хотя здесь недавно вытирали пыль. Карпентер предложила ему чаю.

— Будьте добры, если вас не затруднит, — ответил Фокс и проследовал за ней в гостиную.

В гостиной ему в глаза сразу бросилось огромное эркерное окно. Кресло Имоджен Вернал было повёрнуто так, что из него открывался вид на небольшой садик, разбитый у границы её владений.

— Надеюсь, вы простите меня, если я останусь сидеть, — сказала она. Фокс представился и пожал ей руку. Её светлые, пепельного оттенка волосы были тонкими и лёгкими как пух, на щеках и на лбу были отчётливо видны зловещие пигментные пятна. Кожа была почти прозрачной, на руках и шее набухли вены. Фокс мысленно прикинул, что она весит килограммов сорок пять, не больше. Её глаза, хотя и смотрели устало, не были лишены интереса к жизни. Зрачки были слегка расширены — вероятно, побочное действие каких-то недавно принятых препаратов.

Фокс устроился на парадном кресле, стоявшем чуть поодаль. На полу валялась раскрытая книга в твёрдом переплёте — роман Чарльза Диккенса. Фокс предположил, что в круг обязанностей Эйлин Карпентер входит также чтение вслух своей подопечной.

— Впечатляющий у вас особняк, — заметил Фокс.

— Да.

— Вы жили здесь вместе с мужем?

— Его купили для нас мои родители — в качестве свадебного подарка.

— Хорошие родители.

— Богатые, — поправила она его с лёгкой улыбкой.

На каминной полке стояли в рамках фотографии её мужа. Одна из них показалась Фоксу знакомой: самозабвенно витийствующий оратор с неизменно сжатым кулаком перед невидимой аудиторией.

— Как жаль, что мне не довелось его послушать, — искренне сказал Фокс.

— Думаю, у меня сохранились кое-какие аудиозаписи. — Она немного помолчала и подняла палец. — Хотя нет, — поправила она себя, — я передала их в дар Национальной библиотеке, равно как и его книги и дневники. По ним, к вашему сведению, защищали докторские диссертации. Когда его не стало, один видный американский сенатор написал некролог для «Вашингтон Пост». — Она кивнула, будто в подтверждение собственных мыслей.

— Он был сильной, неординарной личностью, — согласился Фокс. — Всё время на публике…

Её глаза немного сузились.

— Чарльз рассказывал мне о вас, инспектор. Как жаль, что тот человек погиб… Какая трагедия. — Она ещё немного помолчала. — Чарльз остался за воротами?

— Да.

— Он очень заботливый.

— Он был одним из ваших любовников?

Она не сразу ответила, видимо, затруднившись с ответом.

— Вас послушать, так я прямо Иезавель[29]какая-то. — Её шотландский акцент с каждым словом проявлялся всё ярче.

— Просто мне показалось, что он до сих пор вас любит.

— Это правда, — согласилась она.

— И потом, ходили упорные слухи, что у вас с Верналом был непростой брак. Бурный.

— Бурный? — Она мысленно взвесила это слово. — Неплохое определение.

— Как вы познакомились?

— На баррикадах.

— Надеюсь, не в буквальном смысле?

— Почти — во время сидячей забастовки в университете. Если мне не изменяет память, мы протестовали против войны во Вьетнаме. — Она задумалась, вспоминая прошлое. — Хотя, может, это был апартеид или Родезия… Он уже был адвокатом, я — простой студенткой. Мы с самого начала нашли общий язык…

— Несмотря на разницу в возрасте?

— Мои родители поначалу его не одобрили, — призналась она.

— В то время мистер Вернал был националистом?

— В юности он был коммунистом. Потом была Лейбористская партия. Национализм пришёл позже.

— Вы разделяли его политические взгляды?

Она, прищурившись, заглянула ему в лицо:

— Я что-то не совсем понимаю, чего вы от меня хотите, инспектор.

— Я просто хотел встретиться с вами и поговорить.

Она всё ещё обдумывала его последние слова, когда в гостиную вошла Эйлин Карпентер с подносом. Заварочный чайничек был совсем миниатюрный, и на подносе стояли одна чашечка из тонкостенного, почти прозрачного фарфора и изящный молочник. Чай был крупнолистовой и разливался через серебряное ситечко. Фокс поблагодарил Эйлин. Она спросила у миссис Вернал, что ещё им принести.

— Больше ничего не надо, спасибо, — ответила Имоджен Вернал. — Хотя… Наверняка Чарльз захочет, чтобы ты дала ему знать, что у нас всё в порядке. — И добавила, обращаясь к Фоксу: — Мы договорились, что он будет ждать весточки у ворот.

Когда Эйлин выходила из комнаты, её лицо залилось лёгким румянцем.

— Только не подумайте, что она шпионит, — успокоила Имоджен Вернал Фокса. — Просто иначе Чарльз весь изведётся…

Фокс сам налил себе чаю.

— Вам известно, с какой целью Мангольд нанял Алана Картера? — спросил он.

— Чтобы прояснить некоторые детали убийства моего мужа.

— Значит, вы полагаете, что это действительно было убийство?

— Я абсолютно в этом убеждена.

— И тогда, в то время, вы утверждали то же самое? Я что-то не припомню, чтобы об этом писали в газетах.

— Если честно, я немного боялась.

Фокс принял этот ответ.

— Выходит, всё, чем вы располагаете, — это лишь подозрения без единого весомого доказательства?

— Полагаю, как и вы, инспектор, — согласилась она, складывая руки на коленях.

— Вы не верите, что это было самоубийство?

— Это отпадает. У Фрэнсиса никогда не хватило бы на это смелости. На днях я много об этом размышляла. Я сказала врачам, что отказываюсь от химиотерапии и всего остального — я поняла, что хватит, я больше этого не вынесу. Морфий снимает боль, но ты всё равно её чувствуешь, даже через ватный тампон. Самоубийство надо тщательно обдумать, да и исполнение замысла требует определённого мужества. Я по натуре трусиха, Фрэнсис тоже был не из храбрых.

— Но ведь он не был неизлечимо болен?

— Он был здоров как бык.

— Несмотря на то что много курил?

— Да.

— Может, накануне вы сильно поссорились?

— Не сильнее, чем обычно.

— Снова «бурные» отношения?

— Бурные, но прочные. Скажите, вы уже слышали, что его называли «провокатором», «возмутителем спокойствия»? — Она вопросительно посмотрела на Фокса, тот кивнул в знак согласия. — Знаете, я бы очень огорчилась, если это было не так. Его нисколько не заботило, на чьей ты стороне — за него или против, — до тех пор, пока у тебя в груди бушует пламя страсти.