Ее тело и другие - Кармен Мария Мачадо

– Нужно усердно работать. А от эго – одни проблемы.

– Но без эго ваше творчество останется дневниковыми заметками, – настаивал Диего. – А картины – почеркушками. Эго требует от нас делать нечто достаточно значительное, чтобы нам давали денег на дальнейшую работу. – Он обвел рукой территорию отеля. – Требует творить что-то настолько значительное, чтобы это опубликовали или предъявили миру.

Художница нахмурилась и сказала что-то, чего я, конечно же, не разобрала. Все отпили большие глотки вина.

В ту ночь я слышала, как Лидия прошла мимо моей комнаты. Сквозь щель приоткрытой двери я видела, как шаркают по паркету ее ноги. Она сбросила ночную рубашку в коридоре, и, когда поворачивала к комнате Диего, ее нагота сверкнула, словно выхваченный из ножен меч.

Я почувствовала, как что-то странное прошло сквозь мое тело. Однажды, в детстве, гостя у дедушки, я спугнула в траве ужа, и он спрятался в стоявшей поблизости поленнице так стремительно, что мускулистое тело на миг взметнулось и оцепенело, прежде чем утекло во тьму. Вот и сейчас я почувствовала то же самое – как будто ныряю куда-то столь проворно, что тело не слушается меня. Я заползла обратно под одеяло и увидела сон.

Во сне я сидела напротив жены, обнаженной и завернутой в прозрачную ткань. В руках у нее был блокнот, и она вела по нему карандашом, как будто отмечая пункты в списке.

– Где ты? – спросила она.

– В Глотке Дьявола, – ответила я.

– Что ты делаешь?

– Иду через лес с корзиной.

– Что в корзине?

Я глянула: вот они, четыре красивых шара.

– Два яйца, – сосчитала я, – и две смоквы.

– Точно?

Я не стала проверять, опасаясь, что содержимое корзины изменится.

– Да.

– А что означает «идти через лес»?

– Не знаю.

– А что означает «идти через лес»?

– Не уверена.

– А что означает «идти через лес»?

– Не могу сказать.

– А что означает «идти через лес»?

– Я не помню.

Я проснулась, так и не ответив на этот вопрос.

Сыпь вернулась. Еще обильнее. Распространилась на живот. На подмышки. Созревали крупные гнойники с перегородками внутри, так что, когда я протыкала их, они рушились по частям, как храм, из которого опрометью бежит какой-нибудь Индиана Джонс. Я слышала их содержимое. Они лопались, как карамель-шипучка, звук был отчетливо слышен. Мне припомнилось из школьной программы астрономии, что стареющие звезды напоследок раздуваются, перед тем как схлопнуться и взрывом породить сверхновую. Сверхновая звезда – вот как это ощущалось. Как будто моя солнечная система умирала. Некоторое время я отмокала в ванной.

В тот же день я открыла дверцу в свой разум и припомнила несколько эпизодов из герлскаутской поры. Вспомнила, как уронила обжаренную зефирку в грязь рядом с костром и все равно ее съела, горелый сахар и песок одинаково скрипели на зубах. Вспомнила, как делилась со сверстницами перечнем интересных заученных наизусть фактов: почти все белые собаки тугоухи; нельзя будить лунатиков, но можно осторожно проводить их спящие формы в постель; кешью – родственник ядовитого сумаха. Помню, как съела все печенье, которое наша вожатая спрятала на дне пластикового контейнера для еды, а когда она спросила, кто это сделал, не призналась. Помню во всех подробностях, как заболела там и спала днем на раскладушке под пение птиц и дальние крики девочек. Мысль о событиях, происходящих без моего там присутствия – совместных приключениях, совместном удовольствии, из которого я оказалась временно исключена – причиняла страдание беспредельное. Я уговорила себя, что уже выздоровела, и поднялась, но, когда встала, голова закружилась, и я рухнула вновь на туго натянутую ткань. Словно я была второстепенным персонажем в чьей-то пьесе и сюжет вынуждал меня оставаться в том же месте, как бы я ни противилась. Возможно, это как раз и удручало меня.

Здесь, в Глотке Дьявола, все шло наперекосяк. Мне обрыдла собственная склонность драматизировать, и я попыталась воображать нечто противоположное тому, что на самом деле чувствовала: якобы моя существенная боль не так уж и существенна. Якобы я ничто перед малейшей малостью, сложными комедиями и трагедиями насекомых. Перед танцем атомов. Нейтрино, пролагающим себе путь сквозь земной шар.

Чтобы отвлечься от переживаний, я отправилась обследовать озеро. Вышла из своей студии и зашагала туда, где видела прежде каноэ. Его там не было больше. Зато я узнала ритм воды и изгиб берега за этой бухтой. Я шла вдоль него еще с полчаса, присматриваясь к камушкам и песку, обламывая ветки, нарушавшие абрис леса. Наконец я дошла до маленькой пристани – там лодок тоже не было. Но я прямо-таки чувствовала прикосновение грубо обтесанного дерева к бедрам, сзади, и деревья тут слегка расступились, к стволу одного из них была привязана тонкая красная ленточка. Тропа.

Я двинулась дальше по тропе. Точно знала – тот самый путь. Еще не дойдя до очередного поворота, я вспоминала этот поворот, но как будто в прошлый раз проходила его с другой стороны. Выходила ли я на лодке на озеро? Или только сидела на причале? А рядом со мной – кто был рядом со мной?

Взвизгнуло какое-то животное, я замерла. То был крик страдания, страха или совокупления, и он был объективно ужасен. Куница-рыболов? Медведь?

Но нет – под деревом стояла маленькая девочка, лет пяти-шести, не более. Глаза у нее были широко раскрыты и влажны, как будто она плакала и перестала, когда услышала мои шаги, шлепающие по лесной почве. Шорты с гольфами до колен, кеды, а на ярко-зеленой толстовке объемными мультяшными буквами выведено: ДА, Я МОГУ ПРОДАТЬ БОЛЬШЕ ВСЕХ ПЕЧЕНЬЯ[20].

– Привет, – сказала я. – Все в порядке?

Она помотала головой.

– Ты заблудилась?

Она кивнула.

Я подошла к ней, показала открытую ладонь.

– Если хочешь, бери меня за руку, и мы пойдем в лагерь. Ты же здесь с герлскаутами, верно?

Она снова кивнула и вложила в мою руку свою – маленькую, мягонькую. Не ожидала, что она так ловко ляжет в мою ладонь. Мы тронулись в путь. Я вспомнила сказку о брауни, которую рассказывала Анеле, и подумала: как удачно, что я набрела на человека, способного вместо меня дать ответ на загадку.

– Можно задать тебе вопрос? – сказала я.

Она кивнула – мрачно и не глядя мне в глаза. Наконец-то родственная душа.

– У брауни есть стишок. Ты его знаешь?

Я почувствовала, как по ее телу пробежала дрожь – и по ее теплой липкой ладошке передалась мне.

– Извини, – проговорила я, – не надо его читать.

Мы пошли дальше. Здесь тропа чересчур заросла – если учесть, что рядом детский лагерь.