Ее тело и другие - Кармен Мария Мачадо

Анеле не остановилась, и я побежала ее догонять. Трава вдруг кончилась, и мы оказались под высоким вязом. У ствола стоял кованый стул, выкрашенный белой краской.

– Минута в минуту, – сказала Анеле. – Угадали со светом.

Я не фотограф – я никогда не обрабатывала профессионально свои визуальные наблюдения, ограничиваясь теориями, проблемами перспективы и импульсами рассказчика – но тут разъяснение не требовалось. Солнце висело низко, и всё, в том числе мою кожу, омывал медовый свет. Позади ствола небо уже темнело: надвигалась гроза. Если бы мы поехали на машине в сторону грозы, фотография в боковом зеркале отразила бы свет в прошлом, тьму в грядущем.

Анеле вручила мне белую простыню.

– Можете надеть это? – сказала она. – Только это. Обмотайте ее вокруг тела, как вам удобнее.

Она повернулась и принялась устанавливать камеру.

– Расскажите о брауни, – попросила она.

– О, – ответила я, – брауни – это маленькие девочки. Детсадовского возраста. В сказках брауни – волшебные человечки, домовики, они живут в доме и помогают хозяевам, а те их чем-то отдаривают. И есть сказка о непослушных брате с сестрой, которые все время хотели играть и не помогали отцу прибираться в доме.

Я расстегнула блузку, расцепила крючки бюстгальтера.

– И тогда бабушка велела им посоветоваться со старой совой, живущей поблизости, узнать у нее об этих человечках. Фактически она велела обоим детям, но только девочка отправилась искать сову…

Я плотно обернула простыню вокруг груди, как застенчивая любовница в телешоу, демонстрируемом непоздним вечером.

– Готово, – сообщила я.

Анеле повернулась ко мне. Подошла и принялась колдовать над моими волосами.

– Нашла она сову?

Я слегка нахмурилась, но Анеле уже мазала мне губы помадой, округлой, как подушечка большого пальца.

– Да, – ответила я. – Нашла. И сова загадала ей загадку – найти брауни.

– Черт побери, – пробормотала Анеле. Она обводила очертания моего рта, палец скользил по косметическому воску. – Извините, я вышла за край губы. – Она снова принялась накладывать помаду. – И в чем суть этой загадки?

Земля ушла у меня из-под ног, на краткий миг мне почудилось, будто дальняя молния дотянулась и пронзила меня, как перст божий.

– Не помню, – прошептала я.

Анеле оторвала взгляд от моего рта, долго пристально всматривалась в меня, а потом завинтила тюбик.

– Вы очень красивая, – сказала она, и трудно было понять, восхищение звучит в ее голосе или всего лишь желание подбодрить.

Она усадила меня на стул и вернулась к камере. Кожа блестела от жары, как стекло, комар прожужжал мимо уха и укусил меня прежде, чем я успела отмахнуться. Впервые я заметила камеру – должно быть, Анеле установила ее, пока я переодевалась. Вид старомодный: похоже, Анеле должна будет наклониться, накрыть голову тяжелой материей и нажать кнопку на конце шнура, чтобы получить снимок. Не думала, что такие аппараты еще существуют.

Она поймала мой взгляд.

– Это крупноформатная камера. Негатив размером с ладонь.

Она приподняла мне подбородок.

– А теперь, – сказала она, – мне вот что от вас нужно: опрокиньтесь.

– Простите? – спросила я. По костям стула прокатился гром. Этой детали в ее изначальной просьбе не было, я точно помнила.

– Нужно, чтобы вы свалились со стула, – пояснила она, – и как приземлитесь, в той позе и замрите. Глаза не закрывайте и не двигайтесь.

– Я…

– Чем скорее мы сделаем это, тем меньше вероятность промокнуть под дождем, – перебила она твердо и дружелюбно, широко улыбнулась и скрылась под капюшоном камеры.

Я медлила. Смотрела вниз, себе под ноги. Трава лоснилась в лучах заката, но я различала и камни, и грязь. Не хотелось удариться о камни. По правде говоря, и вымазаться в грязи тоже не хотелось.

Анеле выглянула из-под капюшона.

– Все в порядке? – поинтересовалась она.

Я посмотрела на ее лицо, потом снова на землю. И опрокинулась.

Несколько сюрпризов одновременно. Прежде всего, земля оказалась не такой твердой, как я боялась – она поддалась, как суглинок. Солнце, скрытое прежде телом Анеле, теперь проступило и сверкало промеж ее ног, как некая мифическая мольба. Я услышала сухой щелчок шторок, звук кусачего насекомого. Потом молния расколола небо, грянула над отелем вдали. Столько предзнаменований. Мне стало до странности уютно там, на земле, я часами могла так лежать, слушая цикад и наблюдая метаморфозы, а затем исчезновение света.

А потом Анеле опустилась рядом со мной на колени и помогла мне сесть.

– Надо бежать, надо бежать! – повторяла она, и, если я и чувствовала гнев или отчужденность, все отступило перед этим ребяческим натиском. Она кинула мне мою одежду, спрятала камеру.

Последние следы дневной жары пропали, словно их засосало в слив, и на смену им явился холод надвигающегося дождя. Анеле бросилась бежать, я за ней, прижимая одежду к груди, влача по земле простыню. Я чувствовала себя легкой, воздушной. Я смеялась и не оглядывалась, чтобы посмотреть на небо, но представляла его себе так отчетливо, словно оглянулась: тучи надвигались на нас, как мужчины в баре, окружая, а мы, смеясь, вместе, прочь. Тут я услышала дождь, звук рвущейся материи, а через несколько мгновений мы уже очутились на крыльце. Когда я обернулась, дальние деревья, небо и даже наши машины были смыты с картины проливным дождем. Я промокла насквозь. Простыня стала грязной, неприятной, она полупросвечивала, облепив меня, словно презерватив. Я чувствовала восторг. Счастье, какого не знала уже много месяцев. Может быть, лет.

Такова дружба? Так должно все сложиться? Чувствовалось так: я экстатично плюхнулась в счастье, все казалось хорошо и правильно. Анеле – красавица и почти не запыхалась. Она улыбнулась мне.

– Спасибо за помощь, – поблагодарила она и скрылась в отеле.

Роман мой продвигался. Я обнаружила, что карточки меня сковывали, и теперь склонилась над клавиатурой и писала, писала, пока не выходила из транса. Иногда я устраивалась на веранде и давала воображаемое интервью Национальному государственному радио.

– Когда я пишу, я как будто нахожусь под гипнозом, – сообщила я Терри Гросс[16].

– В тот момент я поняла, что все переменится, – сказала я Айре Глассу[17].

– Маринады и креветки, – говорила я Линн Россетто Каспер[18].