Ее тело и другие - Кармен Мария Мачадо

– Зайдите, – сказала я.

Дверь распахнулась, я услышала, как Анеле резко втянула в себя воздух. Позже я поняла, что вызвало такую реакцию: жаркая, кисло пахнущая комната. Вонь лихорадки, застоялого пота, рвоты, слез.

– Да, – сказала я, – я болела.

Она подошла к постели – великодушный поступок, учитывая вероятность заражения.

– Вам – может быть, позвать Эдну? – спросила она.

– Если бы вы дали мне стакан воды, – сказала я. – Была бы очень вам благодарна.

Она как будто растворилась – но вернулась со стаканом.

Я сделала глоток, и впервые за эти дни желудок не зашевелился, а только заурчал от голода. Я осушила стакан, и, хотя он не утолил мою жажду, я почувствовала, как человеческий облик постепенно возвращается ко мне.

– Еще, пожалуйста, – попросила я, и она снова наполнила стакан.

Я прикончила второй и воскресла.

– Не стоит звать Эдну, – пробормотала я.

– Как скажете, – согласилась она. – Дайте знать, если вам что-то понадобится.

– Письма не приходили? – спросила я. Весточка от жены меня бы подбодрила.

– Нет, ничего не было, – ответила она.

В тот же день я села за роман. Ноги еще тряслись, и в груди что-то странно свистело, но я писала короткими периодами и по большей части чувствовала себя неплохо. Художница наведалась в мою хижину, постучала в дверь. Вторжение напугало меня, но она что-то сказала и предложила мне коробочку с лекарством. Я не взяла. Что же такое скрывает от меня мой разум, забывая ее слова?

Она сказала что-то еще и снова тряхнула передо мной коробочкой. Я взяла. Она протянула руку и дотронулась до моего лица. Я дернулась, но ее пальцы были сухими и прохладными. Она прошла вниз по ступенькам, к берегу озера, и там наклонилась, подняла что-то с травы, бросила в воду.

Я протолкнула одну таблетку сквозь фольгу и рассмотрела ее. Продолговатая, без букв и цифр, красновато-оранжевая и немного лиловая и синяя и зеленоватая, если повернуть иначе, а когда я поднесла ее к свету, сделалась белой, как аспирин. Я выбросила коробочку в мусор, таблетки в унитаз – они плавали по чаше, словно головастики, а потом я спустила воду, и они скрылись из виду.

–

Окрепнув, я начала гулять вокруг озера. Оно оказалось больше, чем было с виду, и даже отшагав час, я одолела малую часть его периметра. На третий день таких прогулок я шла два часа и обнаружила бухту с полузатопленным каноэ, плававшим в полосе прибоя. Легкое движение воды вынуждало каноэ чуть-чуть покачиваться – напомнило мне о том, как кроны деревьев колебались под натиском ветра в пору лагеря герлскаутов. Шух-шух-шух-шух.

Тот лагерь герлскаутов моего детства тоже располагался на озере. Может, на другом берегу того же озера? Если я прошагаю достаточно далеко, наткнусь ли я на пирс, где окончательно определились мои предпочтения – определились и были высмеяны знобким осенним вечером? Обнаружу ли я ту романтическую, ужасную идиллию? Эта мысль не приходила мне до сих пор в голову – я все время думала, что то было другое озеро, где-то выше в горах – но ритм воды и воспоминание о деревьях, видимо, подтверждали: я вернулась в место из моего прошлого.

Тут-то я и вспомнила, как однажды заболела в лагере. Как я могла это забыть? Одно из невыразимых наслаждений постояльства: внезапно памяти разрешено тебя настигнуть. Я вспомнила, как вожатая смерила мне температуру и прищелкнула языком при виде результата. Вспомнила свое отчаяние. Здесь, на берегу, отчаяние ощущалось с полной ясностью, словно я десятилетия искала этот сигнал и наконец очутилась в зоне приема мобильной связи.

Я прошла еще немного и заметила на прибрежных камнях что-то красное. Опустилась на колени и подобрала стеклянную бусинку. По виду – оторвалась от браслета герлскаута. Наверное, она довольно долго пробыла в воде и ее вымыло на берег специально для меня.

Я сунула бусину в карман и пошла обратно в свой домик.

Вечером, раздеваясь перед сном, я обнаружила на внутренней стороне бедра небольшую шишку. Надавила на нее. Резкая боль рассекла ногу, а когда боль прошла, я заметила, что вздутие мягкое и, кажется, наполнено какой-то жидкостью или желе. Пальцы так и чесались раздавить новообразование, но я удержалась. На следующий день появилась еще одна шишка, и еще, и еще. Они скапливались на бедрах, выскакивали под грудью. Я перепугалась. Может быть, тут водятся какие-то насекомые, про которых я не знаю – не клещи и не москиты? Какая-то разновидность ядовитых пауков? Но я подумала, как я спала, в какой одежде – не могла себе представить, чтобы меня сумели покусать. Шишки не чесались, но чем-то наполнялись, и я чем-то наполнялась и как будто нуждалась в облегчении.

Я сидела на краю ванны, обжигала булавку в пламени зажигалки. Металл слегка почернел, я подула на иглу и потрогала подушечкой пальца – достаточно ли остыла. Убедившись, что она стерильна и не слишком раскалена, я воткнула булавку в самое первое вздутие. Оно сопротивлялось недолго – чуть помахало кулаками перед капитуляцией – и лопнуло. Щупальце из крови и гноя вскарабкалось вверх по игле, рухнуло под собственным весом и стекло вниз по моей ноге, как неожиданно начавшаяся менструация. Я извела полрулона туалетной бумаги – дешевой туалетной бумаги, но все же – промокая кровь, вскрывая один нарыв за другим. После этого настала приятная боль, и я почувствовала себя очистившейся. На каждую болячку я наложила мазь и заклеила сверху.

Анеле пришла ко мне в хижину как-то ранним вечером: я же обещала поучаствовать в фотосессии. Она вся вспотела, но выглядела победоносно, ремешки больших футляров с фотоаппаратами крест-накрест пересекали ее торс. Я глянула ей за спину и увидела темные тучи вдали. Гроза?

– Еще есть время, – заверила она, словно угадав мои мысли. – Несколько часов по меньшей мере. Мы справимся быстро, честное слово.

Мы пошли в сторону отеля и в полумиле от него свернули на поляну. Трава становилась все выше, доходила нам до пояса, я неоднократно оглядывалась, наклоняясь, чтобы проверить: брюки заправлены в носки, надежная защита от клещей. Когда я оглянулась в третий раз и выпрямилась, то заметила, что Анеле остановилась и наблюдает за мной. Она улыбнулась и зашагала дальше.

– Вам нравились скауты? – спросила она. – Долго вы пробыли в скаутах?

– От брауни[15] до старшей группы. Почти все детство.

Слово «брауни» рассыпалось у меня во рту, как что-то затхлое, гадкое, я сплюнула наземь.

– Вы не похожи на герлскаута, – заметила она.

– В каком смысле?

– Вы кажетесь такой – такой воздушной. Девочки-скауты обычно крепенькие, спортивные.

– Одно другому не мешает. – Я остановилась и посмотрела вниз, на свои ноги, туда, где из-под шорт проступал, словно палец, наклеенный пластырь.